Читать книгу - "В Ставке Верховного Главнокомандующего - Василий Пронин"

Были ли тому причиной справедливые опасения генерала Гурко, что какое бы то ни было насильственное действие над личностью царя даст последний толчок назревшему уже до крайней степени революционному настроению; или его в последнюю минуту остановило не изжитое еще традиционное верноподданническое чувство; или, наконец, быть может слухи о его намерениях были лишь плодом вымысла приведенных в отчаяние и опасающихся за судьбу своей родины людей — трудно сказать. Но во всяком случае надежды, возлагавшиеся на него в Ставке, ни в малейшей степени не оправдались.

Вскоре после отъезда генерала Алексеева на юг произошло знаменитое выступление в Думе ее члена Пуришкевича. В громовой речи он открыто заявил о том, что народное негодование, вызванное влиянием Распутина на государственные дела, грозит революцией и что престол не смеет допускать, чтобы через его посредство страной правил этот гнусный мужик.

Это выступление Пуришкевича, крайне правого монархиста, имело потрясающий отклик во всей стране, ибо полностью подтвердило слухи о трагическом положении в деле правления страной.

Но нельзя также отрицать, что оно нанесло жесточайший удар престолу и окончательно отдалило от него всю страну. Однако, исходя от преданного престолу человека, это выступление вместе с тем показало, до какой действительно крайней степени дошло негодование всех честных русских патриотов, любящих свою родину.

17 декабря Распутин был убит. Всеобщее ликование, вызванное этим в стране, яснее всего свидетельствует о том, до какой степени переполнилась чаша долготерпения и гнева народного: незнакомые люди, передавая на улице эту весть, бросались с радостью друг другу в объятия!

Казалось бы, что это, так сказать, всенародное выражение протеста должно было, наконец, открыть глаза престола на пагубность его политики и вызвать коренное ее изменение. Однако этого не произошло: Государыня, похоронив Распутина в дворцовом парке и причислив его к лику святых, ежедневно молилась на его могиле, а Государь еще более твердо и неуклонно продолжал поддерживать Протопопова и его деяния.

Донесения охранного отделения о состоянии умов в стране становились всё более и более тревожными, определенно указывая на приближение революции. Ничто уже не могло остановить фатального хода событий. В душах людей вселилось чувство безнадежности, и у всех опустились руки.

При таких условиях революция, конечно, была неминуема.

* * *

В двадцатых числах февраля в Ставку начали поступать донесения из Петрограда о волнениях из-за недостатка хлеба и о циркулирующих в связи с этим среди населения зловредных слухах. 25-го начались волнения и забастовки на заводах, а 26-го были получены тревожные сведения о массовом выступлении рабочих, к которым присоединились большие толпы населения; при этом из донесений о ходе беспорядков было видно, что полиция и жандармерия с трудом с ними справляются и что необходимо будет прибегнуть к содействию войск.

Это последнее известие нас в Ставке крайне встревожило, ибо нам было известно, что в Петрограде нет ни одной прочной кадровой войсковой части и что гарнизон его состоит из одного казачьего второочередного полка и из запасных батальонов гвардейских полков, причем эти батальоны укомплектованы запасными нижними чинами старших сроков службы под командованием весьма немногочисленных офицеров запаса, а потому не могут считаться надежными войсковыми частями.

И, действительно, вскоре затем пришло донесение, что при попытке употребить запасные батальоны они взбунтовались и перешли на сторону демонстрантов.

Из поступивших в ночь на 27 февраля сбивчивых, но крайне тревожных донесений явствовало, что революционная толпа, с присоединившимися к ней запасными батальонами, смяла полицию и жандармерию, завладела большей частью столицы и осаждает здание Главного Адмиралтейства, куда спасся главноначальствующий Петрограда генерал Хабалов с несколькими ротами военных училищ; правительство же и все правительственные органы перестали действовать, а некоторые члены правительства разыскиваются толпой в целях их ареста. Одним словом, было ясно, что в столице началась революционная анархия.

27 февраля я был приглашен на завтрак к царскому столу. С глубокой тревогой в душе пошел я на этот завтрак, который должен был быть последним завтраком императора Николая II с приглашенными к его столу гостями.

Зайдя по дороге в управление генерал-квартирмейстера, я узнал, что рано утром была получена от председателя Государственной Думы Родзянко срочная телеграмма, в которой он, излагая критическое положение в столице, умолял Государя согласиться на образование правительства из пользующихся общественным доверием лиц, считая это единственным выходом из положения для спасения страны.

Эту телеграмму носил лично Государю тяжело больной генерал Алексеев, у которого была высокая температура. Но Государь своего согласия не дал, и это был последний акт его правления, которым он положил конец своей династии и монархии в России…

Завтрак проходил в обычном порядке, но в полном молчании и в скрываемом всеми тревожном настроении.

Государь, по правую руку которого сидел генерал Н.И. Иванов, был бледнее обыкновенного и ни с кем не разговаривал. После завтрака он сейчас же ушел к себе в кабинет в сопровождении генерала Иванова. «Серкля» не было.

Когда я спускался по лестнице, меня догнал дворцовый комендант генерал Воейков, который, как обычно, выглядел самоуверенно и самодовольно. Тут же на лестнице он мне задал вопрос: «можем ли мы гарантировать безопасность царской семьи в Ливадии?» Дело в том, что в связи с событиями в Петрограде, по совету Воейкова, возникло намерение перевезти царскую семью из Царского Села в Крым, если состояние заболевших корью царских детей это позволит; Ливадийский же дворец находился на самом берегу Черного моря, и вопрос Воейкова относился к безопасности от неприятельского обстрела со стороны моря.

На это я ему ответил, что за безопасность от врага внешнего мы ручаемся, но за безопасность от врага внутреннего — нет. На это Воейков небрежно махнул рукой и ответил: «пустяки — с этим мы справимся».

Вернувшись к себе в управление, я застал в кабинете сильно взволнованных Н.А. Базили и С.Н. Ладыженского, которые, зная что морское управление соединено прямым проводом с Главным Адмиралтейством, где находился главнокомандующий Петрограда генерал Хабалов, пришли узнать о положении.

Вскоре пришел к нам, после разговора с Государем, и генерал Н.И. Иванов с целью вступить в связь с генералом Хабаловым.

От генерала Иванова мы узнали, что Государь повелел ему, с Георгиевским батальоном охраны Ставки, немедленно отправиться в Петроград и, присоединив к себе по пути части Царскосельского гарнизона, восстановить в столице порядок. Мы буквально пришли в ужас от такого непонимания размеров происходящей катастрофы: послать этого ветхого старца с горстью, хотя бы и георгиевских солдат, против десятков тысяч вооруженных и доведенных до исступления революционеров было сущим безумием; это было равносильно попытке потушить извержение вулкана стаканом воды.