Читать книгу - "Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера - Алексей Шерстобитов"

В любом случае, изложенное мною имело несколько иную трактовку по сравнению с версией следствия в «обвинительном заключении», особенно в указании причин подталкивающих на преступления (надо понимать, что «протоколы допросов» и «обвинительное заключение» вещи разные, о них я и говорю). Вместе с предъявленными статьями Уголовного Кодекса, с частью из которых я не мог согласиться в душе, но предпочел не сопротивляться фактически, сильно усугубилось моё положение, что я считаю не их виной, но скорее привычкой перестраховываться, с учетом того, что суд может что-то отклонить или смягчить. Отмечу, что звучавшее в обоих документах было более мягким, нежели произнесенное мною же в отношении себя самого на судебном следствии, и уверяю вас, жестче не смог сказать даже обвинитель.

Разговор начался с попыток понять, адекватен ли я, и если да, то на что готов, и насколько представляю нависшую надо мной кару — ведь неправильное ориентирование могло, с его точки зрения, впоследствии привести к изменению моей позиции.

Нужно сказать, что моё разгорячённое состояние на тот момент соответствовало максимальному раскаянию (прошу прощения, если этот термин жжет слух — но другие кажутся не подходящими и не смогут передать настоящего). Всё, накопившееся за столько времени, уже переживавшееся не раз, просило вырваться наружу и, найдя выход, было готово изливаться, начиная буквально с детских проказ. Чужих вин я не ощущал и потому освобождать свою душу от них не собирался, а если быть и более точным, то из-за своего замкнутого образа жизни знал них крайне мало, на что и ссылался.

Диалог, построенный как вопрос-ответ, давал возможность, не прибегая ко лжи и конфронтации, избегать напряжённых моментов. Во-первых, если то, о чём заходила речь, было, на мой взгляд, не моей тайной, или я просто полагал невозможным говорить о какой-то теме, то открыто говорил об этом, что и воспринималось нормально; во-вторых, сами по себе задаваемые вопросы не могли быть заданы на все темы, что помогало избегать некоторые острые углы.

Очень быстро высветилось, каков интерес к моим парням, уже находящимся под арестом — необходимость в них была лишь как в свидетелях, подтверждающих правильность моих показаний, что было не совсем до конца понято ими. Оно и не удивительно.

Вообще, в этом длительном процессе я заметил жуткое и жёсткое недоверие ко всем представителям закона, мало того, подобное ощущалось и внутри самой нашей «корпорации».

На очной ставке с Александром Погореловым, открытый текст предложения: «Саш, надо подтвердить мои показания, не стесняйся, обо мне можешь говорить», — вызвал расширение глаз следователя и такое удивление, сформулировать которое он явно сразу не смог.

Саня сглотнул и выпалил: «Шеф, я так не могу, не буду я тебя сдавать!». Пришлось долго объяснять причину, по которой он должен был сделать правильный выбор, единственно для меня спасительный, хоть и с мизерным процентом.

Саша — очень хороший и правильный по своим принципам и мировоззрению человек, постоянно попадающий не в то время, и не в то место. Поразительно его невезение, делившее его жизнь на участки или такие микроэпохи, которые знаменовались одними потерями. И ведь нельзя сказать, что всё испортило пристрастие к спиртному, отнюдь, — это никогда не было причиной его перипетий, а лишь следствием.

Я в его жизни сыграл, видимо, роль Мефистофеля, хотя всегда желал для него лишь хорошего. Уже после развала «бригады» мы старались идти вместе, и неплохо получалось. По крайней мере, два моих человека — он и Сергей — не голодали и были на «колёсах», правда, Сашины частенько приходили в негодность. Его жизнь прошла бы мимо всех этих передряг, если бы не продолжавшееся после 2001 года знакомство со мной, его преданность и моя озабоченность его судьбой и были теми ниточками, которыми связывали нас до февраля 2006 года.

Александр уже неплохо начал зарабатывать с моей помощью по своему профессиональному профилю. Нам обоим оставался лишь шажок, и он взял бы под свою ответственность целый офисный центр, со всей его электрификацией, монтажом и обслуживанием электрооборудования.

Я считаю, что вся его вина лежит на мне, основная часть срока, которую он получил, вылилась не столько из задач, мною ставленых, сколько из-за стечения обстоятельств, которые своевольно переводили содеянное им с лёгких статей на особо тяжкие, что назовём человеческим фактором. Он не прочь был кого-то испугать, пусть даже небольшим взрывом, будучи уверенным в его безопасности, не допуская и мысли о возможной оплошности, которая, тем не менее, имёла место быть, как, скажем, случилось в одном из кафе «Измайлово», где погибла женщина — случайность в неправильно установленном времени на часовом устройстве и невероятность не обнаруживших взрывное устройство со взрывчаткой, прибывшими на место кинологами, нами же и вызванными задолго до взрыва. Он никогда не согласился бы пойти на прямое убийство или даже просто покушение. К сожалению, правосудие не учитывает подобных факторов и осуждает по факту.

Да, конечно, он человек взрослый, даже старше меня — и на Кубе послужить успел, и ещё кое-где «поработать», и привык безоглядно выполнять приказы, а в моём случае, выбрав человека и доверяя ему, исполнял все мои просьбы. Думается даже: до определённого, причем очень продолжительного времени был уверен, что работает на «контору». По сути, не всё так далеко от его предположений.

Человек чисто «ведомый», но ведомый из редких и исключительный по своей внутренней красоте и порядочности. Не задумываясь, работал, и не задумываясь, положил свою буйну голову рядом с моей: как провинился, так и отвечать надо — хорошо еще, что обе на шее остались.

Очень хочу и желаю, чтобы в его жизни поскорее появились нотки свободы, а также желаю ему и вновь образованной семейной жизни. Ну, а с заработком все будет нормально-такой специалист, конечно, будет востребован, и на сей раз легально и чисто.

* * *

Естественно, следствие вцепилось в меня всеми возможными местами, пока я не передумал. Откуда им было жать, что раз решив, я уже ничего не меняю? Хотя понятно, большой опыт ведения расследований, в основном, говорил об обратном.

К концу допроса, обе стороны выглядели совершенно вымотанными — ведь его концентрация была настолько высокой, что начиная «работу», сидя в одной позе, я в ней же и оставался до самого конца, в течении 5–6, а иногда и более часов. Когда подходила очередь читать напечатанное, и мне нужно было проверять каждую запятую и каждое окончание, буквы расплывались, как, впрочем, и смысл написанного. Но всё же привычка, сложившаяся в течении многих лет, — аккуратно вести дневники записей прослушивания телефонных переговоров, — помогала и собираться, и доводить дело до конца.

Я возвращался в камеру весь измотанный, но с ощущением полезно проведённого времени и с пониманием ещё одного пройденного шага пути на сложной дороге, конец которой не то, что был не виден, но даже не предсказуем. Никакой конкретики и никаких договорённостей о моём будущем не было и быть не могло. В отличии от Пустовалова, Марата Полянского и ещё нескольких знакомых мне товарищей, где следствие имело возможность помочь их судьбе. Я же был просто доволен обещанием не трогать мою семью и считал это гораздо более необходимым и важным.