Читать книгу - "Рыцари Христа. Военно-монашеские ордены в средние века, XI-XVI вв. - Ален Демурже"

Она может показаться скудной, но ведь надо соотнести ее с обстоятельствами. Испанские ордены создали несколько литературных произведений; у тевтонцев, а также у арагонских госпитальеров под влиянием Эредиа были сделаны кое-какие переводы. Эредиа был настоящим интеллектуалом, как и оба брата Эсдена. Симон, французский госпитальер, командор Этерпиньи в Пикардии, а потом Санлиса, был доктором богословия; он перевел Валерия Максима (но для французского короля Карла V, «оборудовавшего» тогда свою библиотеку в Лувре). Его брат Жан, тоже богослов, славил французский гений в ставшей знаменитой полемике с великим Петраркой, очень презиравшим этих «варваров», которым неведома прекрасная латынь[634].

Один только Тевтонский орден сознательно поощрял создание исторических трудов, прославляющих его. Действительно, в средние века часто придумывали себе славных предков. Тамплиеры и испанские ордены, подчиненные Сито, в этом отношении были благоразумнее всех и довольствовались знаменитым покровительством святого Бернарда. Орден Сантьяго, более смелый (но став таким не ранее XIV в.!), возвел свое происхождение к легендарной битве при Клавихо в IX в.[635] В Госпитале возникла легенда, согласно которой у истоков ордена стояли Маккавеи. Эту легенду, воспроизведенную в «Miracula», первая редакция которых восходит к 1160–1170 гг., вполне официально упоминают устав и статуты. Вильгельм из Санто-Стефано поместил «Miracula» в начало компиляции из устава и статутов, составленной им в конце XIII в. на Кипре. Однако он был не столь простодушен, коль скоро в конце своего труда вставил исторический трактат собственного сочинения, где передал историю появления ордена в том виде, в каком ее изложил Вильгельм Тирский. Так он проявил историческую критичность в ущерб тому самому тексту, популяризации которого способствовал! Но легенда была сильней. Вот как происхождение госпитальеров было отнесено ко временам до периода Маккавеев![636] Орден довольствовался этой легендой до конца средних веков; его историческая продукция, несмотря на усилия канцлера Вильгельма Каурсина, осталась второстепенной[637].

Зато историческая продукция тевтонцев имела иной масштаб и иную природу[638]. Она родилась в ситуации кризиса, перенесенного орденом в 1290–1310 гг., основные черты которого я рассмотрю в следующей главе. Против него тогда выдвинули обвинения, и он оборонялся в идеологической и исторической сферах: одна за другой были составлены «Хроника Ливонии» (между 1291 и 1298 гг.), произведение неизвестного рыцаря, который писал по-немецки; «Хроника Пруссии» Петра Дуйсбургского, клирика, писавшего на латыни и в стихах (1326); перевод той же хроники на немецкий, сделанный Николаем фон Ерошином, рыцарем (1346), и, наконец, позже, в 1394 г., обширная немецкая хроника Виганда Марбургского, из которой мы имеем только отрывки. Труд Дуйсбурга — и его перевод — занимают центральное место, потому что его автор пытается в русле «Похвалы» святого Бернарда заново определить роль рыцаря в контексте крестового похода, поприще которого отныне — по преимуществу Пруссия и ее окрестности, земля Девы. Дуйсбург заново интерпретировал сюжеты крестоносной пропаганды, чтобы приспособить их к потребностям Пруссии XIV в.[639] Таким образом, орден сознательно развивал жанр рыцарской эпической поэмы в расчете на общественное мнение европейской знати. Однако Дуйсбург и его переводчик особо выделяли духовные аспекты, тогда как автор «Хроники Ливонии» и Виганд обращали больше внимания если не на воинские подвиги, то по крайней мере на способы применения оружия и ведения боев.

Эта историческая продукция была орудием пропаганды тевтонцев. Но эта пропаганда использовала и другие средства: образ, символику, знаки, видимые и понятные всем.