Читать книгу - "Первый день – последний день творенья (сборник) - Анатолий Приставкин"

Дядя икнул и высморкался.

– Не заливай тут, – ответил он. – Нашел ведь что взять. Ну, я понимаю, были б деньги или одеяло хотя, а то, тьфу, крючки! Семьдесят третья статья о мелком хулиганстве. Я всегда говорил, что срок по пустякам получишь.

Дядя поскреб волосы, решив, что на этом воспитание в общем-то кончилось. Он поглядел по сторонам, зевнул и добавил:

– Тебя, Юрка, могила исправит. Верни крючки гражданину начальнику, а то он отведет тебя куда надо, тогда на практике поймешь, куда сухари посылают… Понял?

– Понял, – ответил Юрка, отойдя на два метра.

Я уже не был рад, что затеял это дело, и, извиняясь, сказал, что обойдусь как-нибудь без крючков.

– Хамло ты, Юрка, – поразмыслив и зевая, сказал дядя. – С тобой гражданин начальник цацкается еще, а я бы тебя в каталажку упрятал, потому что ты опасный человек для общества, Юрка!..

Юрка повернулся и пошел за калитку.

– Вы его не ждите, – сказал дядя, уходя. – Он теперь не вернется, я знаю. Шпана несчастная.

– Как? Совсем?

– Ночевать разве, и то в сарай, где я не найду. Но я ему уши навыдираю, он будет знать, почем кило воды в Селигере. А крючки – хе-хе… Что с воза упало, как говорят…

– У Юрки родители-то есть?

– Мать. Это я с вами как с гражданином начальником говорю, а она бы враз отшила. За свое потерпевшее еще бы ушли как оплеванный. Она такая, я к ней и не езжу.

Но Юрка пришел. Он проделал хитрейший маневр, пробравшись к сараю и что-то спрятав за пазуху. Обежав для верности половину Залучья и достаточно запыхавшись, он протянул коробку с крючками:

– Нате. Насилу разыскал на том краю…

– Ну и артист ты, Юрка!

– Не знаю, – ответил он. – Вы посмотрите, может, чего не хватает?

– Да нет, все на месте, – сказал я восхищенно, не заглядывая в коробку. – Вот если поговорить хочешь…

Юрке не хотелось со мной говорить. Но он из вежливости промолчал.

Я узнал, что он учится в пятом классе, по арифметике у него «пять», а по литературе «трешка».

– Отчего же так?

– Не знаю. Неинтересно. Я эти книги давно прочел. Вот скажите, когда был последний день Помпеи? А? Учителка наша говорит, в древности, а я с ней поспорил, я сказал, что в тысяча восемьсот тридцать втором году. Не мог же Брюллов рисовать то, что не видел…

– Почему не мог?

– Потому что тогда на картине неправда.

– Но тебе ведь понравилось? – спросил я. – Значит, он понял правду, которая была до него. Это может только настоящий художник. А иной сегодня и смотрит и видит вроде бы, а нарисует, словно все придумал. Разукрашено так, что и не поверишь.

– Это подлизы делают! – воскликнул неожиданно Юрка. – Я знаю, они нарочно так, потому что им выгоднее. Недавно мы писали сочинение «Кто кем хочет быть». Все наши подлизы не написали правду, а написали, что они хотят быть учителями русского языка.

Мы одновременно рассмеялись, разговаривать стало легче.

– Так кем ты хотел быть, если ты не писал ради лишней пятерки?

– Я написал им про Селигер. Вы змей видели когда-нибудь? Ого! Тут есть одна, как кобра все равно!

– Да уж прямо кобра?

– Ну, чуть поменьше, медянкой зовут. Она красивая ужасно и специально похожа на золотой браслет. Люди хотят поднять, а она раз – и готово! А знаете, как муравьев по-здешнему зовут?

– Нет. Не знаю.

– Их зовут «сикатушки». Я однажды видел муравьиную дорогу, так они как на автостраде ходят, не верите? Вот честно, по правой стороне и по левой, и регулировщики стоят, и так целый километр! А людям там ходить нельзя… Да вы еще приезжайте, я вам покажу – ахнете!

– А в лодку лазить не будешь?

– Да нет, – сказал, заскучав, Юрка. – Вы приезжайте лучше, а то одному скучно. Я вам покажу, где рыба клюет, ладно?

Мы еще поговорили, поделились крючками, и я, дождавшись Валю, которая ходила за ягодами, отплыл от берега.

– Приезжайте! – крикнул опять Юрка.

– Спа-си-бо! Приеду, Юрка! – прокричал в ответ я. И помахал рукой.

В дом к Виноградовым привели нас поиски молока. Пока мы сидели в светлой, по-своему нарядной горнице с многочисленными половичками, и круглыми и квадратными, которые сделала сама хозяйка Мария Федоровна, хозяин достал коробочку и сказал:

– Вот она, история Селигера! – И высыпал на ладонь с легким стуком круглые пули, щурясь и рассматривая их внимательно. – Полста лет собираю. Которую на кургане или в земле где… Много их – видно, стреляли тут сильно.

– Разрешите…

Мы брали пальцами буроватую, уже окаменевшую шрапнель, мы катали ее на ладони и не торопились отдавать обратно.

– Сколько же им лет? Небось полтысячи?

– Не-ет, – сказал, забирая пули и складывая в коробочку, Николай Федорович. – У нас огнестрельное оружие не так уж давно стало. Века два-три всего.

– Вы историк? – спросили мы одновременно.

– Был учителем, ну, а сейчас… Семьдесят три года, штука не велика, но тянет!

– Будет! Почудил на белом свете! – сказала, входя и присаживаясь, Мария Федоровна, женщина удивительно простая, сколь и красивая нашей естественной русской красотой.

– Ну и что? – воскликнул хозяин, молодо взглядывая на нас ясными голубыми глазами. – Я не ждал революции, чья верх возьмет, я настоящую дорогу искал.

В первую войну служил я с поэтом Павлом Арским – слыхали небось? Павел Арский – поэт пролетарский! Ну вот, у него стихи были, где один интеллигент рассуждает примерно так: «Куда пойти, право, я не знаю, направо двинешься – вся левая кричит. Пойдешь налево – как свора злая, правая ворчит. Кто прав из них, кто виноват, сам черт не разберет. Останусь я посередине. И посмотрю, чья верх в борьбе возьмет». А я не ждал, слышь-ка, у меня отец рыбак безземельный, и я родился тут, большевики сказали – землю, я за них встал.

У нас прежде стеснялись профессию учителя-то называть, а я все ходил в учителях. А ел конину. Мне однажды стакан манки дали, так ребенок ее языком-то выталкивал, потому что не пробовал никогда.

А сына я назвал Спартаком. Ведь гордо носить это имя, хотя пережил я с ним массу неприятностей. Мать была больная, позвала и говорит: «Чудит Колюшка все, раньше и портки-то стеснялись назвать, подштанниками звали, а ты портки портками назвал».

Школа же моя во-он прямо под окном моим стоит. Тут я не жил, там жил. Секретарь говорил: «Виноградов к себе школу приноровил». Сам ее строил, на перегородки иконы от церкви приспосабливал, они там до сих пор…

– Вот-вот, все дурак, – сказала Мария Федоровна, отворачиваясь. – Людям дома строил, а себе сеней не смог…