Читать книгу - "Казаки на персидском фронте (1915–1918) - Алексей Емельянов"

* * *

Рабочий день в Тегеране кончился. Уже закрыты на базаре лавки и тяжелыми засовами заперты входы в коридоры базара. Темно. Только на главной улице кое-где горят фонари. Скупым желтым светом освещен вход в ресторан. Ночные бабочки, жуки и мошкара бестолково кружат и жужжат и бьются об горячие стекла фонаря. В переулке темно. Из-за угла показался свет. Торговец гранатами. На осле, по бокам, две корзины с товаром. Между корзинами, на спине осла, прикреплена свеча под стеклянным колпаком. Покупаем гранаты. Тепло. Пряный воздух, пряные фрукты, пряная тьма.

Шли бесконечными кривыми пустынными переулками и остановились, наконец, у низенькой маленькой двери. Дом оказался врытым в землю. Чтобы посмотреть с улицы в окно, нужно присесть на корточки, а чтобы попасть в дом, – спуститься по лестнице вниз. Теперь ясно, что мы в бывшей бане, у пустого бассейна. Крыша в дырочках, с цветными стеклами. Много керосиновых ламп. Света достаточно. Вокруг бассейна много места. Скамейки для зрителей. Гимнасты – их человек десять, – внизу, у наших ног, вдоль стен. Верхняя часть туловищ оголена. Парни недурно сложены, вернее, у них хорошая мускулатура, а Мехти похож на античного героя. Взоры гимнастов устремлены на Мехти. В комнате жарко. Острый незнакомый запах. Это, должно быть, от блестящих, лоснящихся тел гимнастов-борцов. Они натерты растительным маслом. Кроме нас довольно много публики. Кто они? Говорят, любители физического воспитания и местные спортсмены пришли посмотреть Мехти.

* * *

Упражнения начались под равномерную дробь большого барабана; в них принимали участие все, кроме Мехти.

Сначала бег на месте, верчение булавами, борьба, сложные ножные упражнения и, наконец, распрямив руки, все завертелись…

Это было удивительное зрелище, восточный балет.

Фигуры кружились ритмическими, бесшумными движениями в такт ударам барабана. Вертелось все тело вокруг оси; не сгибались руки, прямо держалась голова, и только босые ноги как-то механически бесшумно отбивали такт.

Завертелся самый бассейн, все зрители и вся комната поплыли перед глазами. Что это? У меня закружилась от всеобщего верчения голова или колдовство?

Опять все на своем месте, и только внизу под равномерную дробь барабана продолжает кружиться один Мехти…

Я смотрю на барабанщика, а он – напряженно на вертящегося Мехти; и хочется остановить этот быстро движущийся большой палец барабанщика, прекратить эту дробь, ибо кажется, никогда не остановится кружиться человек, ибо связан он с дробью этой невидимой нитью, и что и барабанщик, и его барабан, и человек, что кружится, – одна заводная машинка.

Многие из упражнений казались знакомыми. Я знал, что никогда их не видел. Как будто застывшие фигуры соскочили с древних греческих барельефов и задвигались…

Бегут на месте, мечут копье, бросают диск.

Перерыв, чтобы дать отдохнуть атлету. После балета стало еще жарче… С улицы пришли еще несколько человек. Все персы. Из европейцев – только мы…

* * *

Мехти сначала поднимал огромные тяжести и выжимал их. Затем гнул пальцами большие медные монеты, вбивал голым кулаком длинные гвозди с большими шляпками в доску… Становился на руки и колени лицом вниз: ему положили на спину большую доску; на ней разместились шесть наиболее тяжелых из его товарищей и выделывали какое-то ритмическое упражнение. Ту же доску клали на изогнутую шею и плечи атлета, и топором с размаху рубили дрова… На это было больно смотреть.

Мехти стоял посреди зала и держал на плечах длинную доску. По краям, скорчившись в разных позах, повисло по четыре человека – около сорока пудов…

Мехти был неутомим. Его выдавала некоторая бледность и порывистое дыхание. Принесли квадратный стол, покрытый скатертью, с кипящим самоваром на нем, чашками, чайником.

Мехти присел и, не дотрагиваясь руками, взял край стола в зубы, поднялся и пошел вдоль стен, неся в зубах этот стол с самоваром, и остановился на несколько мгновений около нас…

Барабан напряженно отбивал дробь, но ритм был уже не тот, что прежде. Более частый, отрывистый и высокий.

Отдельным гимнастическим упражнениям соответствовал и ритм барабанной дроби; и, если можно говорить о мотиве, то и мотив. Они были разнообразны и необходимы для гимнастов. Размеренность движений, темп их и, казалось, самые движения – только от ритмической музыки удивительного барабанщика.

Он был очень важный, этот барабанщик. Гимнасты относились к нему с заметным вниманием; ему же дарили зрители деньги за работу в пользу гимнастов и гимнастического общества.

* * *

В этом году Персию постигло большое несчастье. Голод. В хлебных местах – большой недород. Горячее солнце сожгло дар Аллаха человеку – кукурузу. Можно было бы перебиться до будущего года, но жадность ханов погубила много людей. Англичане скупали старые запасы зерна, а в урожайных районах – новый урожай – по высоким ценам. Караваны верблюдов везли закупленный для чужеземцев хлеб через границы Персии на фронт в Месопотамию. В городах и селах появился призрак голодной смерти.

Цены на хлеб поднялись.

Осень прошла, и настоящий голод наступил только зимою.

Уже стали получаться известия, что на дорогах видели трупы умерших от голода.

Стали известны случаи убийств на почве голода, с целью употребления человеческого мяса в пищу.

Около Хамадана в деревне два брата зарезали сестру и съели; в другом месте мать убила свое дитя…

В самом Тегеране на улицах стали подбирать трупы умерших от голода людей. Их умирало ежедневно человек пятьдесят. Оборванные, худые, медленной походкой они ходили по улицам богатого города, скользя, как тени, вдоль стен, с протянутой рукой и жалобным стоном.

Они сидели у мечетей, на перекрестках улиц, у подъездов больших магазинов и ресторанов, у мусорных ям. В одиночку, семьями, с женщинами и детьми. Лиц этих несчастных женщин не было видно. Они были закрыты. Грязное тряпье прикрывало ужасающую худобу. Казалось, тряпки были надеты не на человека, а на палки из гардероба… Вид детей был ужасен. Тонкие кости просвечивались через кожу, ясно обозначались ребра, цвет кожи и лица был зеленый.

Иногда голодные дети сидели около трупа матери. Иногда мать держала в руках своих уже мертвого ребенка, а рядом неподвижно сидели другие дети, ожидая своей участи. Прохожие почти никогда ничего не давали этим несчастным. Жизнь текла мимо них. В пекарнях было много лаваша, магазины были полны всяких припасов, но никому не было никакого дела до умирающих с голоду. Когда уже умер человек и трупом лежал на улице, тогда проявлялось участие. Около трупа на земле всегда лежало несколько мелких монет. К мертвому прохожие были милосерднее…

Около мусорных ям между детьми и бродячими собаками происходили драки из-за отбросов. Дети находили мерзлые корки от картофеля или обледенелую кость и пытались утолить голод. Вокруг были собаки. Они тоже хотели есть. Иногда какая-нибудь посмелей приближалась к сорному ящику или к мусорной яме и, с рычанием разгребая лапами отбросы, искала так же, как и дети, добычу.