Читать книгу - "Дворец грез - Паулина Гейдж"

Я поспешила выполнить его указание и, обойдя вокруг дивана, осторожно присела на край рядом с влажной подушкой. Кенна был весь липкий. Я осторожно приподняла безвольную голову, приняв на грудь вес верхней части его тела, и старалась держать ее неподвижно, пока Гуи вставлял соломинку ему в рот. Я ощущала его дыхание, зловонное и горячее. Он стонал и пытался вырваться, но я удерживала его, потрясенная тем, как мало усилий для этого требовалось. «Доза оказалась чересчур большой, — пронеслось у меня в голове. — В следующий раз нужно будет наливать ему поменьше. В следующий раз…»

— Что с ним? — шепотом спросила я.

Он крепко держал чашку у покрытых пеной губ Кенны и нежно поглаживал его лоб осторожными движениями, как встревоженный отец.

— Не знаю, — ответил он рассеянно, все его внимание было приковано к Кенне. — Сначала я решил, что он съел какую-нибудь тухлятину, но симптомы другие. Похоже на яд. Давай же, преданный мой, — подбадривал он. — Постарайся выпить. Ты обязан выздороветь, потому что никто не сможет заботиться обо мне так, как ты.

Кенна застонал. Его грудь поднималась и опускалась. Я почувствовала, что он глотнул один раз, два, потом снова застонал, по телу прошла судорожная волна, и его вырвало на руки Гуи. Тотчас же подоспели рабы с чистой водой. Гуи откинулся назад, и Кенна обмяк на моей груди, уткнувшись щекой мне в шею.

— Что ты даешь ему? — спросила я.

Он задыхался, как загнанное животное, и его болезненное дыхание обжигало мне кожу и горячило кровь. Мне захотелось оттолкнуть его.

— В первую очередь я прочистил его кишечник дуррой и черной ольхой, — сказал Гуи. Теперь он держал руку Кенны, успокаивающе поглаживая большим пальцем выступающие костяшки кисти. — Но когда я понял, что это что-то более серьезное, чем несвежая еда, я попытался успокоить его кишки чесноком и шафраном в козьем молоке. Вряд ли можно сделать что-либо еще, — Теперь он смотрел прямо на меня. — Твое мнение?

Я спокойно встретила взгляд Гуи и не отвела глаз; это стоило больших усилий, но я знала, что на моем лице ничего не отразилось.

— Это, должно быть, ухеду, что попала с плохой едой или питьем, Мастер, — сказала я осипшим голосом, — Что это еще может быть?

Несколько долгах мгновений он вглядывался в мои глаза.

— Действительно, что? — согласился он сухо.

Я изо всех сил старалась не опустить глаза, с ужасом думая о том, что он не только врачеватель, но и прорицатель, но тут Кенна начал стонать и корчиться. Я крепко держала Кенну, его голова моталась туда-сюда. Гуи щелкнул пальцами, и рабы тут же склонились с чашей и полотном. Гуи осторожно обтер посеревшее лицо своего слуги. Я почувствовала, что Кенна силится заговорить.

Мышцы его груди напряглись, потом снова расслабились, еще раз напряглись, и я тоже начала напрягаться, потому что теперь мне хотелось прикрыть его рот ладонью. Могло ли его сознание оставаться ясным в столь тяжелом состоянии? Мог ли он сделать вывод о причине своей болезни? Он повернул голову к Гуи, и его пальцы ожили, царапая кожу Мастера.

— Горькое, — хрипло прошептал он. — Горькое.

По его телу прокатилась волна судорог, и он обмяк у меня на руках. Гуи тут же принял его у меня и уложил на постель.

— Он потерял сознание, — коротко пояснил он. — Это хорошо. Его не будет тошнить, и он не будет чувствовать боли. — Гуи устало поднялся. — Сядь на скамейку и присмотри за ним, — приказал он. — Я хочу допросить слуг и тщательно проверить, что он ел и пил сегодня. Ты посмотришь за ним, Ту?

Я кивнула, обошла вокруг дивана и опустилась на скамейку, с которой Гуи только что поднялся.

— Он приходил убирать комнату, когда я готовила лекарство для царицы, — сказала я. — Все было как всегда.

Я внимательно следила за бесчувственным телом Кенны и слышала, как Мастер прошагал по комнате. Дверь закрылась.

— …Я один из тех, кто по поле бога должен жить… — нараспев читал жрец.

Мне стало очень холодно. За моей спиной рабы убирали испачканные простыни и тазы с грязной водой. Вдруг свет стал ярче, почти погас, потом вновь загорелся ровно — это один из них прошел мимо, подрезая фитили на лампах. Меня начал бить озноб. Кенна часто и неглубоко дышал, постанывая при каждом выдохе. Все во мне застыло. Я обхватила руками колени, свесила голову и ждала.

Долгое время спустя вернулся Гуи, он тихо вошел, подтащил себе кресло с другой стороны дивана и наклонился над смятыми простынями, положив руку на тело Кенны. Медленно тянулись часы. Иногда Гуи произносил слова, которые я не могла разобрать, возможно, молитвы или какие-нибудь сильные заклинания, и один раз он вздохнул и прикоснулся к щеке Кенны. Реакции не было. Тогда он взял острую булавку и стал колоть ею предплечье Кенны, потом шею, потом стащил с него покрывало, обнажив плоский живот, и проткнул кожу там, но Кенна не реагировал на боль.

Гуи выпрямился, и наступила зловещая тишина, нарушаемая лишь тихими звуками затрудненного дыхания. Я перестала дрожать, но теперь мне казалось, что мои руки и ноги сделаны из алебастра, и пошевелить ими стоило неимоверных усилий. Я закрыла глаза.

Когда первый утренний свет начал теснить бледнеющее пламя ламп, Кенна умер. Очень тихо. Его хриплое дыхание просто остановилось, и сразу же всю комнату заполнило чувство освобождения и облегчения. Гуи поднялся, вглядываясь в спокойное лицо. Потом он положил руку на неподвижную грудь Кенны и сосредоточенно замер, потом его плечи резко опустились. Взмахом руки он заставил жреца замолчать.

— Это конец, — сказал он. — Харшира!

Потрясенная, я обернулась. Главный управляющий стоял прямо в дверях.

— Вызови жрецов-бальзамировщиков, его нужно отнести в Дом Смерти. Потом объяви по всему дому, что мы будем соблюдать траур семьдесят дней.[64]У него не было семьи, и, кроме нас, его некому оплакать. Ту, пойдем со мной.

Я вскочила и поспешила повиноваться. От долгой неподвижности мои члены занемели. Пройдя вслед за Гуи в смежную дверь и закрыв ее за собой, я оказалась в огромной, полной воздуха комнате.

Посредине возвышалось искусно сделанное ложе с разбросанными по нему подушками. Пол был выложен идеально чистой фаянсовой плиткой, синей и блестящей. Стены от пола до потолка были расписаны фресками в сочных и ярких тонах: пурпурных, синих, желтых, белых и черных: на картинах пестрели изображения виноградных лоз, цветов, рыб, болотных птиц, песчаных дюн и зарослей папируса, все изображения сплетались и перетекали одно в другое, как бывает в светлых, радостных снах. Гуи поднял занавеску на окне, и луч утреннего света брызнул на ложе, на позолоченное кресло, на богато украшенные столики с искусно выполненными позолоченными ножками в форме листьев тростника. На одном из столиков я заметила высокую вазу и рядом с ней бутылочку с маслом, вокруг стояли курильницы фимиама. Значит, здесь, в уединении, Гуи совершенствовал свой дар прорицателя, подумала я; мысль была неясная, потому что среди роскошного убранства комнаты я вдруг почувствовала себя очень неуютно.