Читать книгу - "Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева"

Когда Лиля впервые увидела его летом 1921-го, он жил еще с женой, сыном и дочерью. Через год они снимали дачу в Пушкине по соседству с Бриками и Маяковским. Лиля сразу его «навертела». Словечко было унаследовано ею от танцовщицы и вертихвостки Гельцер, с которой она дружила еще до революции. Когда Гельцер нравился какой-нибудь мужчина, она командовала: «Навертите меня ему!» Тогда объекту отправлялись фотографии Гельцер во всех позах, и в дело вступали подруги-«навертчицы», которые приманивали к Гельцер ее жертву.

Вот и Лиля, когда ей становилось скучно и хотелось в кого-нибудь влюбиться, говорила своим «подлилкам»: «Навертите мне кого-нибудь», — и те начинали расписывать какого-нибудь мужчину в ярчайших тонах, вызывая к нему интерес. «Навертеть» Краснощекова было легко: он был высокий, 42-летний, знаменитый, обладал властью, а для Лили это было очень важно. Она коллекционировала героев. И вскоре Краснощеков был пленен. Именно к нему направляла она своих «звериков», когда те хлопотали о заграничных визах в августе 1922-го. Из Риги Лиля вела с ним тайную переписку через Риту Райт, и он, конечно, бывал у них в Водопьяном. Тяжелый разговор с Маяковским после возвращения из-за границы совпал с отъездом жены Краснощекова. Почуяв недоброе в советском воздухе, она с десятилетним сыном вернулась в США, а Краснощеков с дочерью остался в России. Он был всецело у Лилиных ног, и та отвечала ему бурной взаимностью. Маяковский это чувствовал и терзался.

Впрочем, роман Лиля не скрывала. Скоро их связь стала главной светской сплетней красной столицы. Уже было написано «Про это», уже Маяковский был прощен, но Лиля кипела страстью к другому, и страсть была серьезной, выходящей из берегов.

Меж тем вокруг Краснощекова клубились партийные недруги и плелся заговор. Дело было не только в политике, но и в элементарном дележе влияния. Краснощекова ненавидели в Госбанке — конкуренте Промбанка, то и дело подставляли ему подножку — к примеру, в мае 1923-го устроили кунштюк с уменьшением кредита, в результате чего Промбанк остался совсем без денег. К тому же Краснощеков хотя и подчеркивал перед служащими, что Промбанк подчиняется Наркомфину, но как будто не хотел понимать, в какой стране живет, и искренне считал, что так называемый партмаксимум зарплаты, существовавший для начальников-коммунистов, его не касается, ведь у его банка, помимо государства, были и другие акционеры.

В конце концов кто-то пустил слушок о растратах директором Промбанка и генпредставителем Российско-американской промышленной корпорации каких-то немыслимых денег. Лиля со своими «мальчиками» уехала на моря как раз в разгар этих слухов. На следующий день после возвращения Маяковского из Берлина Краснощекова арестовали.

Дело его очень походило на теперешние «коррупционные» дела, возбуждающиеся по политическим или сугубо личным мотивам: якобы Краснощеков давал ссуды своему брату, возглавлявшему «Американско-российский конструктор», под слишком низкий процент (кстати, Осип Максимович оказывал этой компании юридические услуги), устраивал вакханалии в ленинградской гостинице «Европейская» — той самой, где в марте останавливались Лиля с Маяковским. Якобы приглашал в номера цыган и забрасывал их золотом и толстенными пачками червонцев, отправлял вторую свою зарплату (от Российско-американской промышленной корпорации) за бугор, жене, растрачивал казенные деньги на меха и подарки дамочкам, барствовал на дорогущей даче, пользовался принадлежащими банку тремя упряжными лошадьми с колясками и двумя верховыми. Покупку цветов для своих любовниц директор Краснощеков, по версии следствия, оформлял как «вывоз мусора», а специальную заграничную клизму — как инструмент для конюшни, расплачиваясь, разумеется, не своими, а банковскими деньгами.

Новость об аресте Краснощекова стала бомбой. Чиновники поспешили априори заверить общественность, что преступления его доказаны. То есть о правовом судебном разбирательстве речи не шло. Бывшего героя громили в главных правительственных газетах. Процесс был показательным.

Суд состоялся в марте 1924-го, когда Ленин, главный защитник Краснощекова, уже лежал в Мавзолее (Лиля с «мальчиками», конечно, пришла на прощание с вождем, по журналистскому удостоверению Маяковского им удалось пройти без очереди и посмотреть на тело десять раз).

Адвокат Краснощекова блистал красноречием, наглядно объясняя, что гибкость в определении процента ссуды — залог успеха и что за полгода директорства Краснощекова капитал банка увеличился в десять раз и инвестиции потекли рекой. Что роскошная дача в Кунцеве была заброшенным домом и его единственным жильем, а всё остальное (оргии и наличие любовниц) никак не связано с его профессиональной деятельностью. Тем не менее аморального Краснощекова признали виновным по всем статьям и осудили на шесть лет тюрьмы и лишение гражданских прав сроком на три года. Попало также его брату и нескольким служащим.

Любопытно, что Лиля, которая крутила с Краснощековым и наверняка получала от него богатые подарки (хорошо пожить она умела и любила), в деле не упоминалась. Сильные же у нее были покровители! Возможно, ее бесконечные заграничные разъезды, по времени совпавшие со следствием и процессом, тоже были неспроста — нужно было залечь на дно.

Любовницей, фигурировавшей в официальном деле, была другая женщина, Донна Груз, служащая банка с правом второй подписи. (Пройдут годы, Краснощеков на ней женится, и в 1937-м его расстреляют, а она получит восемь лет лагерей.)

В день оглашения приговора о растратах и безобразных кутежах, в которых сама она, очевидно, с удовольствием участвовала, Лиля фланировала по Парижу и подумывала, не поехать ли в Ниццу или в Испанию. Они с Эльзой флиртовали, демонстрировали на вечерних приемах наряды от русской модельерши Надежды Ламановой и постоянно скакали с одной вечеринки на другую.

Впрочем, в письме «кошкам, собакам и белкам» (у Бриков тогда жила купленная Маяковским белочка) между хвастливыми перечислениями светских развлечений и успехов есть и вопрос об «А. М.» — Александре Михайловиче Краснощекове:

«Здесь совсем искутились. Эльзочка завела записную книжечку, в кот[орую] записывает все наши свидания, на десять дней вперед! Я начинаю мечтать о тихой жизни!

Танцую, но — нет Герцмана, кроме Герцмана!!! Все они ему в подметки не годятся, а друг его, René, препротивный субъект. Наши более или менее постоянные кавалеры — Léger (художник) и Шалит (Герцман, кажется, знает — из Лондона). Оба очень славные малые. Водят нас повсюду — от самых шикарных мест — до апашей включительно.

Хорошие тряпки и здесь очень дороги. Если выиграете какие-нибудь бешеные деньги, можете послать через банк, телеграфно (абсолютно выгодно!) или через Либера (дипслужащего. — А. Г.) если не очень много (! — А. Г.).

Что с А. М.?»^[240]

С А. М. дело было худо — он был в Лефортовской тюрьме. В конце марта Лиля отправилась в Англию к недомогавшей матери, но на границе ее развернули. Причиной была ее близость к Маяковскому, которого тогда секретным циркуляром запретили пускать в Британию как коммунистического пропагандиста. Впрочем, через три недели Лиля каким-то образом в Англию прорвалась (она умела обходить препятствия!). Сам Маяковский к тому времени успел погастролировать по Украине и всё еще пытался добиться визы в США через третью страну (прямых дипотношений тогда не было).