Читать книгу - "Евпраксия - Александр Антонов"

Вартеслав сообразил наконец, что случилось, велел остановить дормез, крикнул оруженосцу подать ему коня, взметнулся в седло и ринулся было следом за княгиней. Но пять или шесть воинов с обнажёнными мечами перекрыли ему путь, и один из них, в рыцарском облачении, сказал:

— Князь, не делайте глупостей. Вас велено убить, если помешаете остаться графине Адельгейде в Германии.

— Так попробуйте! — крикнул Вартеслав и, обнажив меч, ринулся на воинов. — Прочь с дороги! — крикнул он.

Но попытка пробиться силой оружия не удалась. Кто-то из воинов Деди достал коня Вартеслава и подсек ему мечом заднюю ногу. Конь заржал и упал, придавил ногу Вартеслава. Два воина бросились на него и обезоружили. Воины князя бросились на выручку, но их взяли в хомут, и им было сказано, что, если обнажат мечи, их князь будет убит. Вартеслава проводили до колесницы, отдали ему меч, и маркграф Деди с весёлой улыбкой сказал:

— Не переживай, князь. Ты ещё придёшь на поклон к государыне-императрице Адельгейде.

Пожелав доброго пути князю, маркграф Деди со своим стременным помчался догонять Евпраксию. А его тридцать воинов до полудня сопровождали Вартеслава и остановились на отдых лишь в местечке Нимпяц.

Догнав колесницу княгини Евпраксии, маркграф увидел, что здесь тоже не всё спокойно. Бушевал Родион, который был за возницу. Он слетел с облучка, метнулся к коням, взял их под уздцы и, обнажив меч, попытался пробить себе дорогу на восток. Но дормез плотным кольцом окружали двадцать воинов. Родион шёл на них, размахивая мечом, они отступали, отбивали его удары, но щадили, кричали ему, что их терпению придёт конец. И вот уже их мечи засверкали над его головой. Всё это видела Евпраксия и, забыв о том, что Родион сражался за её волю, выскочила из колесницы и встала перед Родионом. Его жизнь для Евпраксии оказалась дороже свободы.

— Остановись! Тебе не одолеть их!

— Как они смеют! Пусть уйдут с дороги! — ярился Родион.

— Они не уйдут. Воля императора для них превыше всего.

— Но ты — россиянка! Тебе урон!

— Вижу! Да смиряюсь. А ты иди, родимый, на Русь, иди. Я отпускаю тебя вместе с Милицей.

— Ну уж нет! — с каким-то отчаянием крикнул Родион. — Я к тебе, Евпракса, не одной службой привязан! — И, метнув меч в ножны, Родион вскочил на облучок.

Маркграф Деди наблюдал, пока Евпраксия и Родион обнажали свои чувства. Он понял, что всё близ колесницы разрешилось миром, и крикнул:

— Спасибо, маркграфиня! Вы радужны, вам слава!

Евпраксия на восторг Деди не ответила и скрылась в дормезе, дабы попечаловаться о своей судьбе с Милицей.

Через три дня, к удивлению княгини, её привезли в Кведлинбургский монастырь. Аббатисой здесь была уже не сестра императора, а пожилая женщина со строгим лицом. И, как показалось Евпраксии, с холодным сердцем. Позже княгиня узнает, что она была графиней. Ещё говорили, что она какая-то дальняя родственница императора из Штабии. О судьбе прежней аббатисы Адельгейды ниш ничего не знал. Сказывали, что она так и не вернулась в Кведлинбург, уехав на поиски своих воспитанниц.

На сей раз княгиню приняли в монастыре как почётную гостью. Ей отвели просторную, из двух покоев, келью, оставили при ней Милицу и дали в услужение двух послушниц. Родиону нашлось место в хозяйственных службах. Вместе со служками он досматривал монастырских лошадей.

Жизнь в обители ни в чём не изменилась, устав соблюдался строго. Воспитанниц теперь держали только с десяти до тринадцати лет. Потом княгиня узнает причину тому, а пока она втягивалась в монотонную монастырскую жизнь, очень похожую для неё на заточение. Да так оно и было. Скоро Родион ей скажет, что за стенами монастыря воины императора день и ночь несли службу.

Евпраксия, однако, не впала в отчаяние, она умела бороться с однообразием жизни. Предоставленная самой себе, она много читала, благо книг в монастырской библиотеке оказалось достаточно. Не забыла и то, чему учила её матушка, каждый день час-другой занималась оттачиванием своих перегон на деревянном чурбане, обтянутом толстым войлоком. Аббатиса, узнав о её досуге, осудила княгиню. Но Евпраксия на исповеди рассказала ей о домогательстве графа Людигера Удо и тем нашла себе оправдание.

И миновало восемь месяцев хотя и монотонной, но в общем-го спокойной жизни. Евпраксия за это время значительно преобразилась. Она взяла своё ростом, стать в ней полностью проявилась, а оживлённое лицо стало ещё более привораживающим. Она как-то забыла об императоре, о его происках и побуждениях. Но однажды он напомнил о себе.

Появился Генрих IV в Кведлинбурге благодатной сентябрьской порой. Он снял в городе дом и поселился в нём с небольшой свитой. Было похоже, что император приехал не на один день. Он привёз с собой архиепископа Аннона, из Кёльна. С ним и появился в обители на другой день после приезда. Аббатису оповестили о визите императора и архиепископа заранее, и она устроила им торжественный приём по чину и с колокольным звоном. На площади перед храмом гостей встречали пением псалмов все обитательницы монастыря. Евпраксия не сочла нужным встречать императора и вместе с Милицей находилась в своём покое, читала вслух по-латыни Мелитона Сардийского «О воплощении Христовом».

— Для не лишённых смысла не нужно тем, что творил Христос после крещения, доказывать действительность, чуждую призрачности, души и тела Его и одинаковость человеческого естества Его с нашим. Дела Христовы после крещения и особенно чудеса показывали и доказывали миру, что во плоти Его сокрыто Божество...

За чтением Евпраксия не заметила, как открылась дверь и на пороге возник император. За его спиной стояли архиепископ и аббатиса. Они вошли в покой, и первым к Евпраксии подошёл Аннон. Она встала перед ним.

— Прими, дочь моя, благословение Божие во имя Пресвятой Девы Марии. — Аннон осенил её крестом. — Аминь.

— Спасибо, ваше преосвященство, — ответила с поклоном Евпраксия.

Следом за архиереем к ней подошёл император. Его рыжая борода торчала задорно, зелёные глаза брызгали весельем. Он показал в улыбке белые крепкие зубы. И было похоже, что он хотел понравиться княгине. Она же не нашла в нём ничего интересного, отметила нездоровую кожу лица, синеву под глазами, причину которой княгиня знала. Под пристальным взглядом россиянки Генрих почувствовал неловкость и поспешил сказать то, что приготовил ещё по пути в келью.

— Я рад вас видеть, прелестная маркграфиня Штаденская, но удивлён тем, что вы заточили себя в этой убогой келье. — Он уже играл и в своей игре почувствовал себя как рыба в воде, оставаясь непредсказуемым. Он чуть ли не с возмущением спросил аббатису: — Матушка Гонория, как ты могла поместить столь высокую гостью в жалкой келье?!

— Государь, сие обитель, но не дворец, — смело и сухо ответила аббатиса.

— Да, да, я об этом помню, — смягчил тон Генрих и вновь обратился к Евпраксии: — Если ваша светлость пожелает, я сниму лучший дом в Кведлинбурге.