Читать книгу - "Прикрой, атакую! В атаке - "Меч" - Антон Якименко"

Фашистское командование пытается помочь окруженным войскам. С помощью транспортной авиации начало снабжать их по воздуху, но наши соседи, 2-я воздушная армия, взяли в кольцо воздушной блокады весь район окружения. А мы, 5-я воздушная армия, помогаем нашим войскам. Истребители прикрывают их от налетов вражеской авиации, транспортники снабжают по воздуху питанием и боеприпасами, бомбардировщики действуют по вражеским аэродромам.

Сейчас я не знаю еще, но пройдет какое-то время, и станут известны итоги работы наших войск. За время Корсунь-Шевченковской операции наша авиация совершит 2800 боевых вылетов (вражеская вдвое меньше), в воздушных боях и на аэродромах уничтожит 457 вражеских самолетов. Все это потом, а сейчас идет фронтовая страда, тяжелая, напряженная, полная труда и опасности.

Из полета на разведку не вернулся лейтенант Иванов. Это случилось в один из первых мартовских дней и в тот час, когда стало известно о том, что ему, Василию Митрофановичу Иванову, присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Он только взлетел, как мне передали об этом из штаба дивизии. Я хотел сообщить Иванову по радио, поздравить его, но, подумав, решил, что лучше потом, после полета. Зачем лишать человека радости первых минут, когда друзья обнимают, поздравляют, желают дальнейших успехов и всего самого лучшего, когда полет на разведку с его рис— ком, опасностью уже позади и ничто не мешает проявлению чувств.

Облачность была очень низкой, пятьдесят— семьдесят метров. Летая над самой землей, Иванов и ведомый летчик Сорокин обнаружили единственный в этом районе вражеский аэродром, где садились немецкие транспортные самолеты Ю-52, снабжавшие окруженную группировку по воздуху. Затем, осмотрев район окружения, установив основные места концентрации вражеских войск, летчики взяли курс на свою территорию. В момент перелета линии фронта их обстреляли из крупнокалиберных пулеметов и поразили самолет Иванова. Сорокин видел, как летчик повел его на посадку, приземлился на поле. Вернувшись на свой аэродром, доложил результаты разведки, сказал, что Иванов, вероятно, скоро приедет.

* * *

Опять лечу на По— 2. Мне надо найти самолет Иванова, узнать, что случилось с пилотом. Вот уже трое суток, как он не пришел из разведки, двое суток ищем его, и ничего пока не известно. Мы были уверены, что он возвратится в первый же день, ждали с часу на час на попутной машине, думали, что если его что-то и задержит, так это распутица.

«Вот ведь не повезло человеку, — думаю я, — в такой день и такая неудача».

Опытный летчик, смелый воздушный боец — и вдруг сражен огнем пулемета с земли.

А Иванов действительно опытный летчик. Счет лично сбитых фашистских машин он открыл еще на Калининском фронте, в начале сорок второго года. Теперь этот счет достиг цифры шестнадцать. Кроме того, пять самолетов сбито в группе с товарищами. Одним из первых Иванов освоил полеты на малых высотах. А это непросто — летать у самой земли. И не просто летать, но и драться, сбивать самолеты противника. Иванов прекрасный разведчик — хитрый, зоркий, тактически грамотный. Трудно сказать, кто из них лучше, опытнее, — он или Лева Воскресенский. Скажу только одно: оба моя опора.

Под крылом самолета По-2 неторопливо плывут деревушки, небольшие голые рощицы, дороги. На них — техника. Разбитая, застрявшая в непролазной грязи, сброшенная в кюветы. Впереди, вон за той деревушкой, лежит широкое поле, на нем — самолет Иванова. Так объяснил мне Субботин.

Проходит три-четыре минуты. Вот деревушка и вот оно, поле. Делаю круг, второй. Нет, самолета не видно. Третий, четвертый… Собственно, что тут крутиться? Если машины нет, она не появится. Значит, Субботин ошибся, неправильно определил место посадки. А может, правильно, но машина сгорела. Попало в нее снарядом, и все. А вторым разметало остатки. Чему удивляться, если все поле в воронках.

Лучше всего, пожалуй, если я сяду возле деревни и спрошу у местных жителей. Возможно, что-нибудь и расскажут. Самолет не иголка, и не каждый день рядом с этой деревней садились подбитые летчики.

Делаю круг. Выбираю относительно ровное место, сажусь. Все хорошо: костыль на месте, шасси в порядке, винт не поломан. А то, что машину мотало по ямам, — не важно, не в счет.

Через минуту у машины появляются люди: прежде всего ребята, за ними и взрослые. Худые, голодные, в старой рваной одежде, а в глазах — радость: свои прилетели, с красными звездами. Поясняю суть дела.

— Идите в медпункт, — говорят, — он там.

Это здесь же, в деревне. Иду. Рядом — ребята. Расспрашивают, рассказывают, а мне не до них, меня беспокоит мысль: что с Ивановым. Теперь уже ясно, что ранен, но как — легко, тяжело, смертельно?

Прихожу на медпункт, меня встречает старший лейтенант, женщина-врач, говорит, что летчику сделала операцию и теперь он в соседнем доме.

Иванов лежал на соломе. Длинное, худое лицо его стало еще худее, приобрело землистый оттенок. В глазах боль и отчаяние. Кажется, он не сразу меня узнал. Узнав, улыбнулся грустно и вымученно. Я поздравил его со званием Героя, он опять улыбнулся и тихо сказал:

— Спасибо. А я, товарищ командир, отлетался. Лежу без ноги…

После посадки его подобрали наши солдаты. Ранение оказалось легким, и летчика, вместо того чтобы отправить в медпункт, принесли в деревенскую избу, в надежде, что медпункт прибудет сюда же с часу на час. Солдаты ушли, бой, было утихший, разгорелся вновь, и раненый остался без медицинской помощи. Так прошло трое суток, и когда медпункт прибыл в деревню, ногу спасти было уже невозможно.

— Товарищ командир, — устало просит меня Иванов, — не оставляйте меня, заберите с собой…

— А как же иначе? Возьму, — говорю я Василию, — отвезу тебя в госпиталь. Оттуда снова вернешься в полк, будешь работать, служить. Будешь вместе со всеми.

Иванов благодарно кивает, устало закрывает глаза.

* * *

Операция по разгрому Корсунь-Шевченковской группировки противника подходила к концу. Трое суток я пробыл на наблюдательном пункте генерала И.М. Манагарова, командующего 53-й армией, в районе Звенигородки, командовал истребителями, прикрывающими боевые порядки наших наземных войск. Теперь они уходят вперед, и нам, авиаторам, уже несподручно будет их прикрывать.

— Летите в полк, командир, — говорит генерал, — поднимайте его и за нами вдогонку.

Взлетаю. Разворот по курсу девяносто. С этим курсом я пройду до развилки дорог, затем довернусь на тридцать градусов влево, пройду еще четыре минуты, и я — на аэродроме Екатериновки. Всего тридцать минут.

Что такое тридцать минут полета на Яке? Это стремительный взлет: сумасшедший полет к линии фронта, когда все твое существо пронизано мыслью: «Не опоздать! Упредить удар бомбовозов по нашим войскам», это воздушный бой — схватка огня, металла, гнева, стремительный (потому что на исходе горючее и кончились боеприпасы) полет на свою территорию; посадка с ходу, с выпуском шасси у самой земли.

Вот что такое тридцать минут полета на Яке.