Читать книгу - "Повседневная жизнь европейских студентов от Средневековья до эпохи Просвещения - Екатерина Глаголева"

Герман Бургаве, которого считают основателем современной клинической медицины, тоже вначале был сторонником Гиппократа, но понемногу стал отдаляться от взглядов предшественника, добавив к его философии спорные химические и механические объяснения; однако ему удалось разложить на компоненты кровь, молоко и все животные жидкости. При жизни он пользовался огромной славой: русский царь Петр I, будучи в 1715 году в Голландии, присутствовал на его занятиях.

Химия пробивала себе дорогу с большим трудом, усеивая ее многочисленными жертвами «передовой науки». Например, в XVII веке врач-«ретроград» Ги Патен (1602–1672) составил «Мартиролог сурьмы» (алхимики приписывали ей благородные качества, поскольку она образовывала сплавы с золотом, но врачи новой формации злоупотребляли этим снадобьем). Со времен спора о сурьме (1662) парижский медицинский факультет занимал позицию, враждебную химии. Но время шло, и ему пришлось отречься от предрассудков, чтобы поспевать за современностью, и ввести с 1770 года курс химии. Для сравнения: в Лувене кафедра химии была основана в 1687 году, преподавание велось на французском языке. В Бордо такую кафедру хотели создать в 1758-м, но не нашли денег.

Доктор богословия Арман Жан дю Плесси де Ришелье, полтора десятка лет исполнявший обязанности главы французского правительства, отдавал предпочтение «полезным» знаниям перед «бесполезными» — гуманитарными, считая, что слишком много молодых людей тратят время на изучение права, философии и литературы, вместо того чтобы готовить себя к занятиям торговлей и развивать промышленность. «В хорошо устроенном государстве, — писал он, — наставники технических дисциплин должны преобладать над учителями свободных профессий».

Но технические дисциплины во Франции преподавали разве что в военных училищах. В Англии молодые профессора и студенты, чтобы вырваться из схоластического болота, объединялись в тайные общества, пытавшиеся идти в науке своим путем. Например, Роберт Бойль, Томас Гоббс и Исаак Барроу^[36] основали в 1645 году в Оксфорде и Кембридже «Невидимый колледж», предтечу Королевского общества (английской Академии наук), занимаясь естественной философией. Впоследствии благодаря Исааку Ньютону изучение математики стало неотъемлемой частью программы Кембриджского университета. С 1705 года в коллегиях при университете Дуэ с легкой руки губернатора маркиза де Поммерейля стали изучать оптику, геометрию, астрономию, архитектуру и фортификацию, химию сплавов, тригонометрию. В курс физики входили механика, математика, собственно физика, оптика, перспектива, астрономия, космография, элементы естественной истории (химия, история, география, филология); постижение этих наук было необходимо для подготовки морских и сухопутных офицеров.

В начале 1760-х годов парижский парламент издал несколько постановлений, требуя от подконтрольных двору университетов Парижа, Реймса, Буржа, Пуатье, Анже и Орлеана представить на утверждение образовательные планы для достижения «трех главных целей образования: религии, нравственности, наук, дабы просвещение могло снабжать государство христианами и гражданами, способными соблюдать законы Церкви и государства в почтении и покорности королю, исполняя различные должности, к коим они приставлены».

Парижский университет призывал наладить переписку между образовательными учреждениями для обмена опытом, повышения квалификации преподавателей, распространения новейших знаний, но при этом установить нормы преподавания во избежание произвола со стороны учителей и опасных «новаторов». Университет — это оплот вкуса, эрудиции, мудрости и добродетели, он должен хранить верность целям образования, поставленным еще Генрихом IV в 1600 году. (В отличие, например, от голландских университетов, французские не выполняли функцию научно-исследовательских центров, поэтому ученые, стремившиеся совмещать преподавание с исследованиями, искали себе места за рубежом.)

Предлагалось также закрыть обанкротившиеся университеты и тем более коллежи, чересчур расплодившиеся в провинции, где молодежь попадала в руки несведущих наставников, способных лишь плодить «лишних людей», бездельников и праздношатающихся, неспособных по невежеству заниматься какой-либо профессией, но слишком кичащихся своим гуманитарным образованием, чтобы осваивать какое-нибудь «механическое» ремесло.

В петербургском академическом университете профессоров порой бывало больше, чем студентов. Приходилось рекрутировать семинаристов, привлекая их стипендиями; но и те не ходили на лекции — или сами профессора не читали их. Справедливости ради надо отметить, что российское общество XVIII века в целом не отличалось любознательностью; в отличие от Европы, где на сеансы физических опытов приобретались билеты за немалые деньги, в Петербурге публичные лекции по физике и анатомии прекратились уже через две недели из-за отсутствия слушателей. По словам Ломоносова, академический университет «ниже образа и подобия университета не имел». Но и в Московском университете учебное дело долго не могло наладиться и давало очень скудные плоды. Лекции сначала читали на французском или латинском языке, а по-русски — только с 15 января 1768 года^[37]. Первое время в университете числились 100 студентов; 30 лет спустя их было только 82 человека; в 1765 году на юридическом факультете учился всего один студент и восемь лет в его штате состоял один профессор-юрист; первая докторская степень была присвоена выпускнику университета лишь в 1768 году.