Читать книгу - "Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая - Лев Бердников"

Ревностным сторонником ярких цветов был обер-гофмаршал Двора Рейнгольд Густав Левенвольде, которого называют истинным законодателем мод того времени. Он настаивал на том, что одежда мужчины должна быть обшита чистым золотом. И золотые украшения носили не только придворные. Вся гвардия щеголяла синими мундирами с красными обшлагами, выкладенными петлями и по швам золотым галуном. Учащимся Кадетского корпуса было предписано носить зеленый мундир с опущенным воротником, отороченным золотой тесьмой; к этому присовокуплялась шляпа с золотым кружевом, едва покрывавшая высокий напудренный тупей. Похожая мода навязывалась даже иностранным дипломатам, которых буквально заставляли одеваться так, как того хотели Анна и Левенвольде.

Едва ли правомерно расхожее мнение, впервые смутно высказанное Кристофом Германом Манштейном, будто бы Бирон, “большой охотник до роскоши и великолепия”, внушил императрице желание жить в пышности и тем самым привел русское дворянство к обнищанию. Уж если быть точными, за излишнюю расточительность можно корить скорее Анну и Левенвольде, а не Бирона, ставшего впоследствии ярым противником роскоши (он повелел шить платье из ткани не дороже 4 рублей за аршин). Сама посылка о некоем злокозненном фаворите-инородце, презирающем русских, а потому сознательно и систематически их разоряющем, представляется весьма спорной. Тем паче, что гораздо больше, нежели в аннинскую эпоху, русское дворянство разорялось стараниями “веселой царицы” Елизаветы, чьи приемы, маскарады, бешеные траты на переодевания стали легендой. В сравнении с ее лукулловыми пирами празднества времен “бироновщины” были, по едкому замечанию историка Евгения Анисимова, “вечеринками трезвенников и постников”.

В самом деле, такой ли транжиркой была Анна Иоанновна? Прислушаемся к голосу современника. Граф Иоганн Эрнст Миних утверждал: “Хотя в правление ее пышность в строениях, домашних уборах, экипажах и одеждах несравненно превосходила великолепие всех предыдущих государей, однако при всем том расходы ее никогда не превышали обыкновенных доходов Двора, но еще некоторая сумма оставалась в запасе”. Историки, предпочитающие говорить о непомерной истощившей казну роскоши этой императрицы, забывают о цифрах. Согласно финансовому отчету за 1734 год, из общего бюджета в 7,792,285 рублей на армию было израсходовано 83,5 %, а на содержание двора – всего 5,2 % (в 1744 году Елизавета Петровна истратила на двор 6 % бюджета). Добавим к этому, что в 1735–1740 годах расходы на Двор еще более сократились в связи с русско-турецкой войной и экспедицией Витуса Беринга, стоившей государству 500 тысяч рублей.

Так выглядели дворцовые издержки Анны в масштабах государства. Тем не менее современники-придворные ощущали на себе навязываемую сверху пышность и относились к ней по-разному. Так, фельдмаршал Бурхгард Кристоф Миних был галломаном и подражателем французского политеса. Роскошь убора, а также легкость общения и светскость странным образом уживались в нем с военной выправкой и сдержанностью. Всю свою жизнь он тщился следовать парижским модам, впрочем, не всегда удачно.

Диссонансом по отношению к богатому платью придворных выглядела одежда вице-канцлера Андрея Остермана. Она была не только не модна, но до того неопрятна и засалена, что вызывала общее отвращение. Покои его дома были плохо мебелированы, а слуги ходили в отрепьях; серебряная посуда до того грязна, что походила на свинцовую. Трудно было поверить, что этот непрезентабельного вида господин в течение многих лет фактически руководил всей внешней политикой огромной империи.

До нас дошел и своеобразный протест против роскоши Двора Анны. Речь идет о так называемом “деле” графа Александра Румянцева. При Петре II этот видный сподвижник Петра Великого, когда-то сумевший вместе с Петром Толстым заманить в Россию царевича Алексея, был лишен своих угодий. Анна Иоанновна, рассчитывая на неудовольствие Румянцева прежним царствованием и желая приобрести верного друга в любимце своего великого дяди, приняла его необыкновенно любезно: сделала сенатором, подполковником гвардии, пожаловала 20 тысячами рублей и, наконец, предложила синекуру – место президента Камер-коллегии. Должность была ключевая, дававшая контроль над многими государственными доходами – казенными подрядами, откупами, продажей казенных товаров, таможенными сборами и так далее. В ответ Румянцев с петровской прямотой заявил, что не умеет искать деньги для оплаты вошедшей в моду при Дворе роскоши и поименно назвал всех, с его точки зрения, повинных в ней вельмож из ближайшего окружения Анны. Кроме того, он нещадно отлупцевал повздорившего с ним брата Бирона. Императрица отдала Румянцева под суд Сената, который приговорил его к смерти. Анна Иоанновна заменила казнь ссылкой в алатырскую глушь, где семья правдолюбца провела четыре года под строгим “смотрением”. Только в 1735 монархиня сменила гнев на милость, вернула старика из ссылки, назначила Казанским губернатором, в 1738 году – правителем Малороссии, а затем, в 1740 году – чрезвычайным и полномочным послом России в Константинополе.

Очевидно, эпизод с Румянцевым не прошел для Двора бесследно. В конце концов, указал князь Михаил Щербатов, “самою Императрицею Анною примечено было излишнее великолепие, и изданным указом запрещено было ношение золота и серебра на платье, а только позволено было старое доносить… Но тщетное указание, когда сам двор в роскошь сей впал”.

Апофеозом роскоши и щегольства царствования Анны явились празднества по случаю бракосочетания родовитого шута князя Михаила Голицына и шутихи-калмычки Авдотьи Бужениновой, вошедшие в историю как свадьба в Ледяном доме. У этой “забавной свадьбы” имелась хорошо известная современникам религиозно-нравоучительная “подкладка”. Дело в том, что жених, князь Голицын, проявил непростительное отступничество – будучи за границей, он принял католичество и женился на итальянке. Вернувшись в Москву, он поселил жену в Немецкой слободе и пытался скрыть свой брак. Но проведавшая об этом государыня взяла князя к себе “под присмотр” в придворные шуты, а его женой-итальянкой занялась Тайная канцелярия (после чего та сгинула). Вернув Голицына в лоно родной церкви, императрица решила женить на своей шутихе (тоже обращенной в православие). Таким образом, утверждалась незыблемость православия, на которое опиралась монархиня (заметим в скобках, что при ней за богохульство карали смертной казнью).

Зимой 1739–1740 годов решено было построить на Неве дом изо льда и обвенчать в нем шута и шутиху. Лед разрезали на большие плиты, клали их одну на другую, поливали водой, которая тотчас же замерзала, накрепко спаивая плиты. Фасад собранного здания был 16 метров в длину, 5 – в ширину и столько же в высоту. Кругом крыши тянулась галерея, украшенная столбами и статуями. Крыльцо с резным фронтоном разделяло дом на две половины – в каждой по две комнаты (свет попадал туда через окна со стеклами из тончайшего льда). В покоях же Ледяного дома находились два зеркала, туалетный стол, несколько подсвечников, двуспальная кровать, табурет, камин с ледяными дровами, резной поставец, в котором стояла ледяная посуда – стаканы, рюмки, блюда. Перед зданием были выставлены шесть ледяных пушек и две мортиры, из которых не один раз стреляли. У ворот (тоже изо льда) красовались два ледяных дельфина, выбрасывающие из челюстей с помощью насосов огонь из зажженной нефти. По правую руку дома стоял в натуральную величину ледяной слон с ледяным персиянином. По словам очевидца, “сей слон внутри был пуст и столь хитро сделан, что… ночью, к великому удивлению, горящую нефть выбрасывал”.