Читать книгу - "От Балаклавы к Инкерману. Часть 4 - Сергей Ченнык"

Но не будем забывать, что при всех выдающихся «морских» победах Коломб не даром утверждал, что Крымская война едва ли может назваться морской. Так или иначе, но эпицентр текущих событий должен был вновь сместиться к сухопутному фронту, что себя ждать долго не заставило.

Русское командование, осознавая это, времени не теряло, стремясь «залатать» бреши и укрепить проблемные места, связанные в первую очередь с управлением войсками. Прошли организационные мероприятия, после которых должности, уже и без того исполняемые Меншиковым и Горчаковым, высочайше закрепили за ними окончательно. Первый стал начальником всех сухопутных и морских сил в Крыму, второй — командиром 6-го пехотного корпуса «со всеми правами».

Но не только на батареях или в море достигался успех. Важной была еще одна «неизвестная» победа Меншикова — он сумел удержать за собой коммуникации, понимая, что в то время период до 1 ноября считался удобным для движения пароконных повозок на юге России и позволял обеспечить более-менее хорошее снабжение армии в Крыму. Требовалось накопить свои запасы и одновременно вынудить противника перезимовать в Крыму, в холодных траншеях и на полуголодном пайке. К сожалению, большинство современных исследователей, перебирая события крымской осени 1854 г., с каким-то людоедским упорством перебирают сотни и тысячи погибших в сражениях, определяя, кто же «настрелял людишек» побольше. На деле победители и побежденные определялись проще. Первые диктовали свои условия, вторые им следовали. Это, конечно, исключительно мое мнение и я к нему пришел, анализируя происходившие события, но уж больно крымские дела 1854 г. напоминали московские, тоже осенние, 1812 г. Как Кутузов, сознавая, что пребывание французов в Москве ведет к гибели армии захватчиков, старался задержать Наполеона в разрушенной столице, так Меншиков в предчувствии приближающейся зимы старался заставить армию захватчиков провести ее в промерзших траншеях. Как Кутузов для достижения цели искусно распускал слухи относительно слабости и бедственного положения русской армии и будто бы общего желания скорейшего мира, так и перебежчики из русского лагеря (а их, похоже, особенно и не отлавливали) усердно распускали слухи о полной слабости русской армии, ее дезорганизации и деморализации. Почитайте воспоминания англичан и французов: там этими баснями переполнены страницы, и мы об этом уже не раз говорили в наших книгах.

Точно так же, как план Кутузова не понимали не только враги, но и не поняли при дворе и даже в армии, точно так же Меншикова не понимали в столице и не любили в Крыму.

7(19) октября 1854 г. с последними выстрелами орудий по Севастополю, «отсалютовавшими» в честь достижения ничтожных результатов при громадных затраченных усилиях, к союзникам пришло осмысление случившегося. Солдаты и офицеры с горечью констатировали прискорбный факт крушения надежд на скорое завершение войны и триумфальное возвращение на родину с лаврами победителей.

Даже у французов, где недавно царило граничащее с эйфорией воодушевление после Альмы, когда армия впервые после унизительного поражения при Ватерлоо одержала победу над европейским противником, заметно поменялось настроение. В союзных штабах заметно приуныли.

Осень принесла союзникам не только холодные ночи, но и разочарование, связанное с затянувшейся кампанией, совершенно не похожей на те колониальные войны, которые Англия вела почти сорок лет спустя после победы над Наполеоном. Сказать, что моральное состояние войск было нормальным, нельзя.

^{Балаклава. Дом коменданта базы. Фото Р. Фентона. 1855 г.}

Уже никто не тешил себя надеждами, что все закончится быстро, а «увядший» после победной Альмы девиз «Севастополь — за неделю» выглядел совсем уж издевательски. Всегда оптимистичный командир 4-го легкого драгунского полка Педжет вдруг начинает говорить о разочаровании: «…Слишком холодно даже для того, чтобы писать письма. Держать ручку в толстых перчатках очень неудобно. Мы все находимся в полном неведении в отношении дальнейших событий. Каждый день слышим, что наступление начнется завтра».

Майор Кармайкл из Дербиширского полка, правда, тоже сохраняя остатки былого оптимизма, констатировал: то, что ждет их впереди, уже «…не будет быстрым и легким делом, ожидавшимся столь малохлопотным».

Другой майор, только французский, командир батальона пеших егерей Монтодон, также в раздумьях. Он, как и другие офицеры, не знает, чего ждать дальше: «…придется нам оплакивать новые катастрофы или услышать приказ о штурме…».

Храбрый командир 2-го полка зуавов полковник Клер пишет во Францию, что момент, выгодный для взятия Севастополя, был упущен еще в конце сентября, когда войска находились в состоянии эмоционального подъема после победы на Альме.

Эти трое не одиноки. И во Франции, и в Крыму все популярнее мнение, что будь жив Сент-Арно, Севастополь давно бы уже пал, а нынешнее командование страдает хронической нерешительностью.

Приуныли все и серьезно. Если прежде говорили, что осада займет от восьми часов до трех дней, то теперь в офицерских кругах обсуждали не то, как скоро возьмут город, а то, как скоро им удастся вернуться домой, если они его не возьмут. Морские офицеры, принявшие и выигравшие пари у тех, кто обещал взять город в течение суток, предлагали новые пари, продлив срок овладения городом до одного месяца. Наивные, они даже не могли предполагать, что их круиз в Крым затянется больше чем на год, а многие уже никогда не вернутся обратно.

Всегда жизнерадостный ирландец журналист Рассел писал в своем дневнике из Крыма: «Мы все начали уставать от беспрерывного буханья, от которого было очень много шума и очень мало результата, кроме, разумеется, перевода пороха. Штатская братия, сопровождавшая армию, пришла в уныние. Но, как говорится, Рим не сразу строился, и Севастополь нельзя было покорить за неделю. Когда мы открывали кампанию, он виделся нам некоей гипсовой декорацией, которая, словно стены Иерихона, обрушится от одного только грома наших пушек. Пришедшая из Англии «новость» о взятии Севастополя вызвала на позициях лишь досаду и горькие насмешки. Армия была в возмущении. Все понимали, что взятие если когда-то и состоится, то отнюдь не будет иметь того радужного вида, какой придали ему тыловые фантазеры. Опасались и того, что альминские лавры увянут в свете вымышленной победы. Осмелюсь утверждать, что на родине плохо представляли себе и нас, и наше положение»,

Бахвальства о набитой русскому медведю морде прекратились. Вспоминали их разве что с плохо скрытым стыдом. Зато в союзном лагере часто стала звучать фамилия Тотлебена с упоминанием его не иначе как гения фортификации.

Обострились проблемы, ранее на фоне потока победных реляций бывшие не столь заметными. Англичане обвиняли в проблемах французов, те, в свою очередь, в долгу не оставались. В первую очередь это касалось взаимного доверия. Раглан, и без того недолюбливавший союзников, понимавший их вину в неудаче бомбардирования, отныне испытывал постоянное чувство беспокойства по поводу их надежности.