Читать книгу - "Брем - Николай Непомнящий"

Конечно, Ватикан не остался в стороне от этого начинания. Именно он назначил главой апостольского совета для Центральной Африки польского иезуита Максимилиана Рилло (умер в 1847 году), который, поддержанный Габсбургами, направился в Хартум. Там он собирался учредить опорный пункт миссии. Именно к нему Мюллер и обратился в Каире с просьбой взять их с собой. Брем характеризует Рилло как «человека редкой одаренности и поистине продуктивной энергии, но иезуита до мозга костей». Уже в Каире Рилло заболел дизентерией, которая позже, после прибытия в Хартум, свела его в могилу.

Реальной опорой и душой всего предприятия стал Игнатий Кноблехер (1819–1858), назначенный после Рилло в 1848 году апостольским провикарием и взявший на себя руководство экспедицией. Брем писал о нем: «Этот жизнелюбивый и одаренный человек считал главной задачей всей жизни достижение конечной цели путешествия, не считаясь с личной выгодой. Пока его коллеги тратили время на бесполезные для дела, хотя и нужные для души молитвы, он беспокоился о повседневных делах, занимался ежедневными хозяйственными работами и вел подробный научный дневник».

В 1849 году он в сопровождении двух священников совершил сложнейший рейд в область Гондокоро, где ранее побывали экспедиции европейских ученых Арно, Сабатье, Тибо и Верна. Кноблехер сообщил об этом в своем отчете «На Белом Ниле», наделавшем много шума в немецких научных кругах.

Брем во всем брал пример с Кноблехера, с которым ему посчастливилось совершить поездку по Нилу. Он учился у него выносливости и научному поиску, хотя и не разделял его религиозных взглядов. Многое перенимал он и у других участников миссии. Отец Эммануэль Педемонт (1802–1867) был одержим охотой и помимо постоянных поучений об истинном пути в этой жизни давал ему уроки меткой стрельбы и обучал правильному обращению с оружием. Епископ монсеньор ди Маури Кастер сопровождал миссию до Хартума. Он, по словам Брема, не очень дружил с законом Божьим, ибо жил только для плотских удовольствий… А отец Анджело Винко (1819–1853) был так же прост, как и добродушен.

До конца сентября, пока до выезда из Каира оставалось некоторое время, Мюллер и Брем пополняли запасы оборудования и снаряжения и знакомились с новыми для них местами. Особое мероприятие было намечено на 16 сентября — посещение пирамид в Гизе.

С помощью арабских спутников сначала направились к пирамиде Хеопса.

Из дневника: Вечность боится пирамид

«Солнце давно уже закатилось, когда мы достигли подножия пирамид. При бледном свете луны они казались еще вдвое больше, чем на самом деле. Мы разбили палатку на песке пустыни, сгребли песок по сторонам в кучи, наподобие постелей, накрыли их привезенными коврами, зажгли веселый костер среди палатки, и бивуак наш принял очень уютный и приятный вид. Однако барону Вреде показалось, что недостает чубуков и кофе, он спросил себе трубку и потребовал, чтобы приготовили кофе. Как вдруг погонщик объявляет нам бедственное известие, что предмет наших желаний — позабыт, оставлен. Велико было отчаяние, но утешение не долго заставило себя дожидаться. Нечувствительный к ударам судьбы, наш практичный проводник взял несколько бутылок привезенного вина и начал приготовлять глинтвейн. Напиток вполне удался и не замедлил оказать свое благотворное действие. Вскоре немецкие песни вырвались из палатки в вольную пустыню, а вслед за песнями и мы потянулись туда же. Выйдя из палатки, мы насладились всею прелестью этой чудной ночи. Исполинские конусы пирамид магически освещались луною и мириадами звезд; свет их изливался на нас в своей неизменной чистоте, воздух был прозрачен и свеж. Спокойствие ночи обнимало пустыню; не слышно было никакого звука, изредка лишь трещал потухающий огонь. Мы не спали почти всю ночь. Перед отходом ко сну Вреде несколько раз выстрелил из ружей, чтобы отбить у соседних арабов охоту к нечаянному нападению на наш лагерь.

Невозможно найти контраста более поразительного, чем тот, который представляют с высоты Хеопсовой пирамиды виды ливийской пустыни с ее необозримыми песчаными холмами и зеленеющей долиной Нила. Величественна панорама, открывающаяся с высоты пирамиды, но еще величественнее мысль, что стоишь на высочайшем сооружении в мире. Много арабов и феллахских женщин последовало за нами на пирамиду; все они принесли по кружке воды, которой предлагали нам утолить жажду за малое вознаграждение. Известное проворство здешних грациозных женщин удивило нас меньше, нежели та ловкость и меткость, с какою феллахи прыгали с уступа на уступ, чтобы показать нам свое уменье лазить. Один из них взялся в десять минут перейти с вершины Хеопса на вершину Хефрена, и действительно — за два пиастра совершил этот удивительный маневр. Для нисхождения с пирамиды мы избрали ту же сторону, по которой поднялись. Сходить несравненно опаснее и труднее, чем влезать: угол наклонения боков настолько крут, что падение угрожает опасностью жизни. Несколько лет назад один англичанин поупрямился и захотел решительно обойтись без провожатых, но у него закружилась голова, и он расшибся насмерть». Вот он — долгожданный вход внутрь гигантской постройки.

Из дневника: Внутри пирамиды Хеопса

«С помощью сопровождающих нас арабов мы благополучно сошли вниз и, желая посетить внутренность пирамиды, немедленно отправились ко входу, который находится на 40 футов выше уровня песчаной равнины; однако первый поход до того утомил нас, что мы не решились тотчас предпринимать дальнейший осмотр и должны были предварительно отдохнуть. Мы вошли внутрь пирамиды с зажженными свечами. Острый, противный запах, происходящий от экскрементов летучих мышей (которыми изобилуют все египетские памятники), делает эту экскурсию в высшей степени неприятною.

Чем дальше мы шли, тем странствие становилось затруднительнее. Совершенное отсутствие вентиляции, постоянно ровная, средняя годовая температура Египта, которая здесь никогда не изменяется, и столбы пыли — все вместе стесняет грудь, да к тому еще приходится двигаться в этом узком и скользком проходе с величайшею осторожностью и в согнутом положении. Таким образом, мы дошли до конца спуска, потом стали подниматься по такому же, круто поднимающемуся вверх ходу, перелезли через несколько огромных каменных обломков и вошли в третий ход, который, быстро повышаясь, становится все просторнее и вводит наконец в «покой короля». Он имеет 32 фута длины, 16 футов ширины, 18 футов вышины, по стенам выстлан отвесно поставленными громадными камнями, а посредине возвышается саркофаг в 7 футов длиною и 3 фута шириною, который сделан из такого же полированного гранита, как и стены; когда по нему ударяют, саркофаг издает гудящий звон, который, многократно повторяясь под сводами покоя, напоминает собою звон колокола.

«Покой королевы» помещается ниже, но во всем остальном совершенно сходен с первым. Кроме этих двух пустот найдены до сих пор еще только две: во-первых, комната, в которую влезают по ступеням, или, скорее, деревянным перекладинам, вбитым в каменную стену; во-вторых, глубокий колодец, или шахта, которую успели уже исследовать на глубину 200 футов. Но пыль и духота до того утомили нас, что на посещение двух последних диковинок у нас не хватило любознательности.

Чем дальше мы продвигались, тем более трудным представлялся поход. Нехватка воздуха сдавливала грудь, мы были вынуждены буквально ползти согнувшись в три погибели и с большой осторожностью. Там мы добрались до конца коридора и оказались у горизонтального расширения, поднялись на уровень нескольких каменных блоков и вошли в высокий проход, который привел нас наконец к царской усыпальнице. Стены кафедры были выполнены из полированного гранита, как и саркофаг, который при ударе в него звучал как колокол, а стены отражали звуки… Так как пыль и духота мешали дышать, мы покинули помещение достаточно быстро.