Читать книгу - "Капитан Наполеон - Эдмон Лепеллетье"

День 10 августа был полной победой революции и фактическим наступлением республики, так как 22 сентября 1792 года было только объявлено и узаконено то, что было добыто 10 августа. И между тем никто не может похвастаться, что это именно он организовал и руководил движением народных масс. Дантон спал у Камила Дюмулена, когда пришли пригласить его в коммуну. Марат прятался у себя в погребе. Робеспьер держался в стороне: он был избран в члены коммуны только на следующий день, 11 августа. Барбару отклонил честь повести в бой марсельцев, а Сантер, великий агитатор предместья Сент-Антуан, участвовал в сражении только в середине дня. 10 августа в анонимном восстании, в сражении без руководителя, главнокомандующим и героем был весь народ.

Все началось только после полуночи, в ночь с девятого на десятое августа.

Эмиссары сорока семи секций, требовавших гибели роялизма, безмолвно обходили улицы и из двери в дверь передавали приказ:

– К оружию, как только послышатся звуки набатного колокола и бой барабанов!

Около часа ночи во многих церквах колокола забили набат. Колокол церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа, когда-то призывавший к резне Варфоломеевской ночи, зазвонил тризну по монархии. К этому мрачному звону вскоре присоединился грохот барабанов, забивших тревогу; Париж проснулся и, протирая глаза, взялся за оружие.

Луна зашла, город потонул во мраке, но во всех окнах один за другим зажигались огни. В этой внезапной иллюминации было что-то мрачное, трагическое. Это была искусственная заря того дня, когда дым сражений, копоть пожаров и кровавые испарения заставили потускнеть солнце.

Улицы просыпались, и двери одна за другой распахивались. На порогах показывались вооруженные люди. Они всматривались во тьму, прислушивались, поджидая появления старшего их секции, чтобы стать в ряды, и глядели, как над крышами занимался день.

Слышался грохот ружейных прикладов по мостовой. В переулках и во дворах стоял треск барабанов, металлический звук от штыков, прочность которых испытывали, и бряцанье сабель, и пик. В домах, находившихся по соседству с Тюильри, были подняты все ставни и открылось много лавочек.

Мадемуазель Сан-Жен не преминула сунуть свой нос в начинающуюся историю. В коротенькой юбке, в легкой кофточке, накинутой на пышную грудь, в кокетливом ночном чепчике на голове, она сначала прислушивалась из окна к ночным шумам; разобрав звуки набата и треск барабанов, она пошла в прачечную, зажгла там огонь и осторожно приоткрыла дверь.

Улица Рояль-Сен-Рок, где находилась прачечная, была еще совершенно пустынной. Екатерина ждала, прислушиваясь и глядя во все глаза. Но не одно только любопытство заставляло ее поджидать прохождения вооруженных секций. Сан-Жен была доброй патриоткой, но в данный момент не только ненависть к тиранам волновала ее.

После фрикасе, который она танцевала в «Во-Гале», Екатерина снова виделась со своим земляком, сержантом Лефевром. Они познакомились поближе. На прогулке в Ла-Ранэ, куда она позволила себя свести без всякого ломанья, они обменялись признаниями, клятвами и построили немало воздушных замков. Отставной гвардеец проявил изрядную предприимчивость, но Екатерина ответила ему настолько энергично, выказала такое решительное намерение отдаться только мужу, что сержант, окончательно влюбленный, кончил тем, что попросил ее руки, и она приняла его предложение.

– Правда, у нас с тобой не бог весть что имеется, – весело сказала она сержанту, – и в хозяйство мы многого не внесем… У меня – моя прачечная, в которой нет недостатка в плохих плательщиках.

– А у меня – галуны да жалованье, которое сплошь да рядом сильно запаздывает.

– Это – пустяки! Мы молоды, любим друг друга и впереди у нас будущее! Разве колдун не предсказал мне тогда, что я буду герцогиней?

– А мне разве не предрек он, что я стану генералом?

– Да, но он сначала сказал, что ты женишься на той, которую полюбишь.

– Ну так что же! Осуществим предсказание с начала!

– Теперь нельзя еще жениться. Предстоит бой…

– Так давай назначим время, Екатерина!

– После низвержения короля, хочешь?

– Да, это ладно! Тираны! О, я так ненавижу их. Ну-ка, Катрин, посмотри сюда! – Лефевр завернул рукав и показал своей нареченной правую руку, на которой виднелась великолепная татуировка: две скрещенные сабли, над ними пылающая граната, а кругом надпись: «Смерть тиранам». – Ага! Вот что значит быть патриотом! – гордо сказал он, с торжествующим видом протягивая ей руку.

– Это очень красиво, – промолвила Екатерина.

Она протянула палец, словно желая ощупать татуировку, но Лефевр поспешил сказать ей:

– Не трогай! Это еще совсем свежо.

Екатерина отдернула руку в испуге, что она чуть-чуть не испортила такое мастерское произведение.

– Не бойся, это не стирается… зато горит здорово! Ну, это пройдет! Но слушай-ка, через несколько дней у тебя будет кое-что получше.

– А что именно? – с любопытством спросила Екатерина.

– Мой свадебный подарок! – таинственно ответил сержант.

На этот раз он не захотел сказать ей ничего больше, и, весело чокнувшись за погибель предателей, за низвержение короля и за их свадьбу, которая будет позже, Екатерина и ее жених вернулись на шарантонском дилижансе, на котором доехали до улицы Булуа; оттуда они пешком пошли под покровом ласково мигавших звезд на улицу Рояль-Сен-Рок. Когда они добрались до прачечной, то Екатерина, желая избежать всяких нежных сцен, закрыла дверь перед самым носом сержанта и крикнула ему:

– Спокойной ночи, Лефевр! Ты войдешь сюда, когда станешь моим мужем!

С тех пор каждый раз, когда Лефевр мог оторваться от службы, он прибегал в прачечную и проводил несколько сладких минут со своей землячкой.

Но оба начинали находить, что что-то уж очень задерживается падение короля. Поэтому легко понять, с каким двойным нетерпением патриотки и невесты Екатерина созерцала зарю десятого августа. Набатный колокол, оглашая ночную тьму зловещими звуками, вызванивал для Тюильри «Со святыми упокой», а для Екатерины – «Гряди, гряди, голубица!».

Двое соседей последовали примеру Екатерины и в ночных одеждах высунулись за дверь, ожидая новостей.

– Ну, что слышно новенького, мамзель Сан-Жен? – спросил один из них через улицу.

– Сама жду, сосед, погодите! Потерпите немного – скоро узнаете, что там делается.

Задыхаясь от быстрого бега, Лефевр, вооруженный и в полной боевой форме, прибежал с улицы Сент-Оноре, поставил ружье у двери и в обе щеки расцеловал прачку.

– Ах, милая Екатерина, как я рад видеть тебя! Жаркое будет дело, да и сейчас, впрочем, уже началось. Сегодня все решится. Да здравствует нация!

Соседи робко подошли к ним и спросили, в чем дело.

– А вот, – ответил Лефевр, вытягиваясь, словно собираясь читать прокламацию. – Надо вам сказать, что в Тюильри хотели убить достойного Петиона, мэра Парижа…