Читать книгу - "Половецкие войны - Олег Игоревич Яковлев"

…Ох и трудна задача! Невесть сколько сил и сколько лет отнимет она! Но, что бы там ни было, должен он, князь Владимир Мономах, свершить задуманное, должен объединить Русь для борьбы с половцами, пресечь крамолы[38], убедить князей в важности соузов, пусть сперва токмо ратных. Тогда добудет он славу – и себе, и земле своей, и своему времени.

В эти мгновения окончательно понял Владимир: вот он, способ искоренения крамол, который столь тщетно отыскивал без малого пятнадцать лет его покойный отец.

Глава 3. «Тамо видно будет»

В горнице киевского дворца в изразцовой печи полыхал огонь. Неровные переливчатые отблески выхватывали из темноты часть стены с майоликовыми[39] щитами и скрещёнными мечом и секирой. На столе горела толстая пудовая свеча. Мрачный Святополк, понурив голову, в тяжком раздумье опустил взор долу. Напротив него – две маленькие девочки-дочки, Сбыслава и Предслава, отроковицы одиннадцати и шести лет, обе с заплаканными глазами, тихие. Здесь же на скамьях в чёрных траурных одеждах сидели ближние бояре.

К свалившимся на голову новоиспечённого киевского князя бедам на прошлой седмице добавилась ещё одна: умерла жена, Лута, дочь чешского князя Спитигнева[40]. Немолода была, превосходила своего супруга летами, в последнее время сильно хворала, но всё же смерть подкралась к ней как-то вдруг, внезапно. Вот вроде ещё недавно сидела Лута рядом с ними за столом, радовалась мужним успехам, а ныне…

Одно-единственное утешение находил Святополк, когда по долгим теремным переходам пробирался на самое верхнее жило[41] дворца. Там обитала его наложница – чудинка[42], мать двоих княжеских сынов – Мстиславца и Ярославца. Детьми она не занималась, переложив все хлопоты о них на плечи кормилиц. Даже сказала единожды Святополку о только-только родившемся Ярославце:

«Робёнок сей – токмо твой. Мне он не нужен. Хочешь – оставь себе, хочешь – скорми собакам».

Красивая баба чудинка, и прикипел к ней Святополк. Не то чтобы влюбился по уши, но вот словно приворожила его к себе белокурая бестия, умела и приголубить когда, и отдаться со всей своей страстью, а в постели вытворяла такое, о чём ранее Святополк и слыхом не слыхивал.

Правда, что касалось Мстиславца, то закрадывались у Святополка сомнения, его ли то сын. Ведь до встречи с ним, верно, не с одним отроком или сынком боярским предавалась в Новгороде сия чудинка блуду. Да и после, как знать.

Мстиславца отправил Святополк наместником в Берестье[43], тогда как Ярославец сидел сейчас рядом с отцом, посверкивая живыми внимательными глазами на сестёр.

Норов у обоих чудинкиных сынов какой-то дикий, необузданный. То промеж собой подерутся, то учинят драку с боярскими отпрысками. Ярославец давеча сбил во дворе камнем голубя, а после с остервенением топтал его ногами, сапожки тимовые[44] все перемазав птичьей кровью и перьями. Не понимал Святополк, откуда у сына такая жестокость.

Дядька-угорец[45] называл Ярославца – Бесен. Мол, бешеный нрав у княжича. Девять годов сыну. Пора бы и о невесте думать. Вёл Святополк переговоры с угорским королём Ласло, благо была у короля маленькая дочь Аранка.

Нынче чудинка оделась скромно, в платье чёрной тафты, и сама хлопотала на поварне у печи, не доверяя служанкам готовить поминальный пирог. К столу, однако, не подошла, видно, понимала, что лишняя здесь.

Ярославец неспешно, с аппетитом уплетал рыбную кулебяку, хлебал наваристые щи. Святополк ел нехотя, девочки же почти не притрагивались к пище.

Уже когда сели за стол, явилась вся в чёрном мать Святополка, княгиня Гертруда. Редкой гостьей была она в доме у сына, с покойной Лутой они друг дружку едва переносили, но такое событие семидесятилетняя вдова пропустить, конечно, не смогла.

Святополк угрюмо оглянул сидевших на скамьях ближних бояр в тёмных одеждах, дочерей, сына, мать и тяжко вздохнул.

«Ну и семейка у меня! Чёрт-те что! Один ентот Бесен чего стоит! В мать мою – вот в кого, верно, выдался! Эх, относить бы траур да заполучить в жёны какую-нибудь высокородную королевну или царевну. Рожала бы детей».

Кашлянув в кулак, медленно поднялся со скамьи высокий, полный, с широкой окладистой бородой тысяцкий Путята Вышатич.

– Княже великий! Все мы скорбим о кончине благоверной княгини Луты, – начал он осторожно. – Разумеем, тяжко оно. Одно сказать мыслю: какие бы горести ни одолевали нас, но жить тебе, княже великий, дальше и володеть нами. Веруем: пройдёт, схлынет година тяжкая. Нынче, однако, обложили нас со всех сторон половцы поганые. Уж и не ведаем, как от них отбиться. Дак вот: посидели мы, бояре стольнокиевские, да подумали, как землю Русскую от разора оберечь. И порешили… – Он на мгновение умолк, словно собираясь с силами, и продолжил: – У хана главного приднепровских половцев, Тугоркана, аль Тогорты, тако его греки кличут, дочь есть младая. Вот бы…

– Да ты чего, боярин?! – Святополк вскочил со стольца. – Чтоб я, князь владетельный, Премудрого Ярослава внук, на поганинке…

– Охолонь, княже! – довольно резко перебил Святополка старший брат Путяты, старый, седой как лунь, Ян. – Не послухал ты нас, погубил ратников на Стугне, дак топерича[46] неча тут кочевряжиться! Мир с погаными творить надобно!

Опытный воевода, Ян Вышатич пользовался среди киевских «набольших людей» непререкаемым авторитетом и даже князю мог в глаза сказать всё, что думает. И Святополк, лицо которого аж перекосилось от злобы, сдержался, стиснув кулаки.

Поднялся смуглолицый Иванко Захариич Козарин, служивый иудей, ныне один из главных киевских воевод. Старый приятель Святополка, он сказал мягко, лукаво подмигнув князю чёрным глазом:

– Женитьба твоя, великий княже, мера вынужденная, чтоб Тогорту утишить. А потом, после, минует лето-другое, оно и видно будет, как нам поступить.

Намёк лукавого иудея Святополк отлично понял. Ещё даже ни разу не видав дочь хана, он уже возненавидел её.

– Дочь ханская и крещение святое примет. Получит имя христианское. Как иначе? – веско добавил высокий и худой Переяславский епископ Ефрем, после смерти митрополита Иоанна бывший Местоблюстителем престола.

Один за другим вставали бояре, говорили о важности перемирия с половцами, и Святополк, уже согласный с ними,