Читать книгу - "Я? - Петер Фламм"

присылал своего слугу, как мило, что он сразу привез тебя на машине, Бусси Зандор прислала огромный букет сирени с розовой записочкой, я говорю все вперемешку, ты уж не сердись, и представь себе, Свен Боргес тоже только что вернулся домой, я не видела его все это время, он только однажды был в отпуске и вел себя очень назойливо, я потом расскажу, а теперь, пока ты тут отдыхал, полчаса назад позвонил по телефону, странно, правда? Он, видимо, приехал тем же поездом, что и ты.

Спина, перекошенные плечи, это он? Наверно, это тот самый из поезда. Темнота вернулась, Свен Боргес, я снова чувствую стекло перед глазами, надо было его разбить, но никак не пройти сквозь него, не пройти сквозь…

Все движется дальше, совсем нет времени подумать, все как в книжке с картинками, все время новая страница, новый сюрприз, а это ведь моя собственная жизнь: вот я в соседней комнате, стол накрыт тонким белым дамастом, на нем хрустальные бокалы, зелено-красные кубки, между ними лежат цветы, маленькие фиолетовые фиалки, посередине — большая высокая ваза, полная раскрытых сияющих роз, справа и слева два канделябра с девятью белыми свечами, все так торжественно, она ведет меня за руку, как ребенка, так всегда было на мой день рождения, мама вводила меня за руку, сюрпризы, подарки. Вот стоит старая сутулая женщина, редкие седые волосы торчат вокруг старого морщинистого лба, тонкие, плотно сжатые губы подрагивают, серые тихие глаза пристально смотрят на меня сквозь золотые очки, широко и удивленно, вдруг она решительно упирается тростью в пол, шагает ко мне, очки сваливаются с острого носа, трость звонко падает, маленькие высохшие руки обхватывают мою шею, а маленькое дряхлое тело сжимается от рыданий и счастья.

— Мама…

У меня в глазах слезы, не знаю почему. Это моя мать. Меня охватывает тоска, безымянная боль, я хотел бы упасть ей в ноги, но что-то удерживает меня, сидит тяжелым сухим комом в горле, глушит и душит.

Вот мы сидим за столом, трепещут свечи, разговоров мало, старая служанка приносит и уносит блюда, белый фарфор, тонкий, прозрачный, с нарисованными красными драконами, напротив меня справа на стене висит фотография, кажется, это Грета и рядом молодой человек в форме; наверно, она заметила мой взгляд, тоже посмотрела туда, на лице улыбка, ее рука лежит на моей, она лукаво отстраняется и говорит, запрокинув голову:

— Вообще-то в штатском ты выглядишь неважно. Ты помнишь, как мы тогда в первый раз сфотографировались вместе? Отец и мама еще ничего не знали о нашей помолвке, я так гордилась твоим мундиром. Ты как раз служил, пока тянулось дело с твоим приемом на должность и официальным уведомлением, ты не мог бы носить форму, и тогда мы пошли к фотографу, твои усы, эту черную щетку ты еще и начесал заранее, слава богу, теперь их нет, хоть какая-то польза от войны, они же так нелепо щекочут, и ты выглядел красавцем с открытки, я была глупой девчонкой, тогда мне это нравилось, только посмотри… — Она вскочила и вернулась с фотографией в руке, очень звонко смеясь: — Как ты тогда выпучил глаза, как марципановый принц, и серебряные шнуры, как один оторвался, когда нам в тот вечер пришлось быстро расстаться, а ты хотел еще один поцелуй и зацепился за спинку стула, и я пришивала его тебе в таком волнении, а твой фельдфебель все равно заметил и спросил, но ты ничего не выдал и предпочел отправиться под арест, нет, ты — стойкий оловянный солдатик, от этого прозвища тебе уже не отделаться, мой маленький оловянный солдатик, а теперь стал большим, и довольно с него службы, и с меня тоже довольно, так что уж лучше в штатском, честное слово.

Она стала серьезной и задумчивой, ее изящные тонкие пальцы играют с серебряной подставкой для приборов, я поворачиваюсь вполоборота, ее лицо в профиль, белая шея склонена над фотографией, трогательная мягкая линия, внезапно от ее веселости не осталось и следа, и с болезненной, странно усталой и сердитой морщинкой вокруг губ она шепчет:

— Часть жизни пропала, война забрала ее у нас, обдурила нас на жизнь, где она теперь? Поженившись, нужно ведь проводить жизнь вместе, иначе какой в этом смысл?! Как часто я сидела здесь, тосковала и думала, что ты там сейчас делаешь, в окопе ли ты, может, разговариваешь с товарищами, пьешь, может, у тебя в руке мой портрет и ты рассказываешь обо мне, мыслями здесь, в этой комнате, или где-то далеко, изучаешь позиции противника, или капитан пришел, или как раз начинается атака, а я сижу здесь и не могу пошевелиться, все происходит без меня, пока я здесь, бессильная и как будто слепая, пули свистят, справа и слева брызжет кровь, летают руки и ноги, у одного вывалились кишки, а у другого — мозг, ты вот только что с ними говорил, это ужасно, сидеть здесь одной, и мама все время молчит, ни слова, иногда я думала… я уже больше не знала, жив ли ты вообще, может, ты уже в земле, давно стал неузнаваемой массой, тогда мне вдруг казалось, что я замужем за покойником и даже не осознаю этого, тогда мне хотелось кричать, вот такая у меня жизнь, сидишь тут, тело на стуле сидит, а потом все, такой ужасный холод поднимается, будто холодный жар, я иногда часами сидела и не могла встать, ночами в постели не могла уснуть, мерещилось, будто ты рядом лежишь, на белой простыне, лоб у тебя совсем белый, это был полусон-полубред, кровь в твоих волосах, и время лежало поверх, как кукла, да, время, то, которое я проживала, которое ты проживал, кукла, странно застывшая, у меня посередине груди, беззвучным вдохом высасывала из меня воздух, я чуть не задыхалась.

— Грета, Грета, крошка, ты… — Впервые имя из моих уст, это уже совсем не удивляет, я просто взял ее ладонь и держу в своей, совсем холодная и дрожит, лицо у нее очень бледное, глажу ее волосы, снова и снова, не могу ни о чем думать, ее грудь вздымается и опускается, по щеке медленно стекает одинокая горячая слеза, я встаю, заключаю ее в объятия, поцелуем снимаю слезу, глухое мучительное рыдание сотрясает ее тело, я не отпускаю, наконец она успокаивается, на губах снова улыбка, с трудом берет себя в руки, достает белый платок, энергично