Читать книгу - "Опережая некролог - Александр Ширвиндт"

Кто мог, пересел на велосипеды, а кто уже не может, ждут приказа об акции «На работу на самокате», а лучше сразу «На работу на моноколесе» – больше гарантии получить сотрясение мозга и тем самым разрешить кадровые театральные проблемы.

Театр – организация очень смутная, потому что эмоции всегда неадекватны происходящему. Умер человек или неожиданно пролетел комар на сцене – степень накала одинаковая. То же самое со взаимоотношениями. Пошло-хрестоматийные виды взаимоотношений – любовь, дружба, сотрудничество – в театре наперекосяк. У меня очень много учеников вообще и в театре – человек двадцать, а то и больше. Все меня страстно любят, но я-то понимаю, что это до поры до времени, потому что актерская профессия предполагает преданность работодателю, откуда бы он ни появился и кем бы он ни был. Сострадание, пусть самое искреннее, в театре все равно актерски преувеличено. А неприязнь и даже ненависть возникают неизвестно отчего. Насчет сострадания. Сижу я как-то на репетиции, где человек семнадцать молодых артистов и несколько ведущих мастеров показывают мне кусок из предполагаемого мюзикла. Внезапно подо мной разваливается стул, я падаю навзничь, ударяюсь головой о стоящий за стулом осветительный прибор и рассекаю затылок. Хлещет кровь, суматоха, визги, прикладывание к затылку носовых платков, тряпок и репетиционных костюмов. Приезжает скорая, заклеивает рану. Я говорю, что надо продолжать репетицию. Судорожно собирают окровавленные тряпки, намереваясь их выбросить. На что Гоша Лагутин, тоже, кстати, из любимых учеников, протестуя, кричит: «Вы с ума сошли! За вас пролил кровь наш учитель. Немедленно в Бахрушинский музей!»

В театре приходится постоянно выпускать премьеры. Это очень надоедает, но ничего не поделаешь. Был однажды на каком-то заседании. Там одни театральные деятели, как в былые времена, заявляли: «Обязуемся в Год театра выпустить 9 премьер!» – другие: «А мы – 12 премьер!» Шла гонка за количеством. Я вспомнил старый анекдот, когда металлург, угрюмый и уставший, возвращается после смены домой. Жена ставит перед ним стакан самогона, щи и начинает причитать: «Вот ты приходишь, молчишь, выпиваешь, идешь спать. А я по радио слышала про встречный план. Рассказал бы, что это такое». «Ну, как тебе сказать? – начинает объяснять он. – Вот, например, ты мне говоришь, что сейчас мы поужинаем, ляжем спать и у нас будет секс три раза. А я говорю, что будет пять раз. Хотя оба мы знаем, что половой жизни у нас нет». Вот так и с некоторыми театрами – берут встречными планами.

Цензуры сегодня нет – в том смысле, что можно ставить все, что хочешь. Но сохранился советский пережиток – внутренний поджатый хвост. Начинают что-то делать и пугаются: «А вдруг не пройдет».

Но вообще настоящая паника возникает, только когда неожиданно появляется театральная идея. Я помню, как в Театре имени Станиславского Анатолий Васильев поставил спектакль «Взрослая дочь молодого человека» по пьесе Виктора Славкина. Я был не на премьере. В зале – Товстоногов, Ефремов, Петя Фоменко, Эфрос. Почему пришли? Запаниковали. Запахло театральной идеей. Сегодня театральной идеи нет, паники не возникает. Тихо и сытно.

Иногда ночные кошмары снятся в стихах: