Читать книгу - "Вожди и заговорщики - Александр Шубин"

Переход к военным методам борьбы с трудностями импонировал партийной массе. Если раньше она жаждала более спокойной обстановки по сравнению с революцией и гражданской войной, то теперь партийные кадры рвались бой. Причина такой метаморфозы — иной характер «войны», которую предлагала сталинская фракция. Не рискованное внешнее столкновение, а внутреннее наступление против крестьян, интеллигенции и «нэпманов». Сформированная гражданской войной партийная бюрократия не была приспособлена к кропотливому умственному управленческому труду. Рынок был слишком сложной средой для нее. Начавшийся экономический кризис увеличил количество тех, кто был готов отказаться от НЭПа.

Бухарин пытался доказать, что не он, а его противники являются «правыми». Он пытался «размыть» понятие правого уклона, отождествив его не с учетом мнения крестьян («мелкой буржуазии»), а с бюрократизм: «не отмечены важнейшие правые уклоны (бюрократическое непонимание нужд масс, тенденции к бюрократическому перерождению некоторых звеньев аппарата, теряющих чутье к самым элементарным потребностям этих масс, сводящие политику к голому администрированию и т. д.)^[353]». Бухарин показывал Сталину, что в случае продолжения полемики он готов перенести огонь обвинений в «правом уклоне» на него. Тем более, что постановления XV съезда партии и последующих пленумов выдержаны вполне в бухаринском духе. Как скажет Бухарин позднее, «у меня нет разногласий с партией, то есть с ее коллективной мыслью, выраженной в официальных партийных резолюциях…»^[354]. Но Бухарин не решился возглавить борьбу с «правым уклоном» с троцкистских политических позиций, потому что тогда нужно было бы бросать прямой вызов чиновничеству. А вот Сталин в конце концов решился ударить по «правому уклону» с троцкистских экономических позиций, подведя под это обвинение Бухарина и его сторонников.

Рискованные игры оппозиционеров

Почему Сталин, поддерживавший Бухарина в борьбе против Троцкого, вдруг стал переходить на позиции, близкие троцкистским? В 20–е гг. Сталин еще не был стратегом и доверял Бухарину как идеологу. Сотрудник секретариата Сталина А. Балашов рассказывал Д. Волкогонову, что Сталин, «когда ему приносили бланки с результататми голосования членов Политбюро путем опроса, часто, не поднимая головы от бумаг, бросал:

— Как Бухарин, „за“?

Мнение Николая Ивановича, говорил Балашов, было весьма важным для Сталина при определении своего собственного отношения к конкретному вопросу»^[355]. Так продолжалось до 1928 г. Идеи Бухарина казались логичными: постепенно растущее хозяйство крестьян — середняков дает достаточное количество ресурсов, чтобы развивать легкую промышленность, производящую нужные крестьянам товары. Заказы легкой промышленности в свою очередь обеспечивают развитие тяжелой промышленности. Развитие тяжелой промышленности (металлургия, машиностроение и др.) обеспечивает модернизацию всей промышленности, техническое переоснащение сельского хозяйства. В результате — равновесие развития сельского хозяйства и промышленности, изобилие товаров. На этой основе должно хватить ресурсов и на оборону, и на строительство передовых предприятий, и на сотни тысяч тракторов. На практике оказался прав Троцкий, который критиковал построения Бухарина как утопичные. То, что предлагал Бухарин, было выгодно для крестьянского большинства страны, но заводило политику большевиков в тупик. Зажиточные слои, которые при выгодной конъюнктуре могли завалить страну товарным продовольствием, не хотели расширять производство в условиях товарного дефицита. Вот — вот из — под их влияния могли выйти рабочие массы, недовольные дефицитом продовольствия. Начатые стройки могли превратиться в бесконечный «долгострой» из — за нехватки ресурсов. Сталин чувствовал себя обманутым. Ему нужно было самому искать стратегию выхода из сложившегося положения. Признать правоту Троцкого было нельзя — это открывало Льву Давидовичу дорогу к возвращению во власть, что Сталин считал недопустимым. Троцкий не мог работать под руководством Сталина, а его «демократические» идеи Сталин считал разрушительными. Но заимствовать часть идей Троцкого Сталин считал вполне возможным.

Троцкий заметил эту эволюцию сталинской политики: «Нельзя отрицать все же, что в некоторых элементарных вопросах Сталин подучивается… Все, что он говорит против правых, было уже не раз сказано против него самого. Ни одного нового слова он не прибавил»^[356]. Один из идеологов оппозиции Преображенский писал Троцкому: «В настоящее время создаются элементы для нашего блока или другой формы координации действий с левым центром»^[357]. Преображенский считал, что «политика партии… в некоторых существенных пунктах серьезно сдвинулась на правильный путь»^[358].

В мае 1928 г. Преображенский писал: «я считаю абсолютно необходимым и назревшим коллективное выступление оппозиции навстречу большинству партии, совершенно независимо от тех глупостей и глупостей, которые делаются и будут делаться по отношению к нам»^[359].

Оппозиция все еще оставалась важной силой, располагала сотнями опытных агитаторов и организаторов, которых так не хватало партии. Оппозиционеры продолжали распространять листовки, в которых протестовали против репрессий и правого курса. «Перепечатанные в Москве, на ротаторе, материалы Троцкого широко распространялись не только между членами партии, но и среди беспартийной интеллигенции»^[360], — рассказывал А. Авторханов, учившийся в это время в Институте красной профессуры. Значительная часть партийного актива втайне сочувствовала Троцкому и другим левым. Пока обстановка была неустойчивой, левые могли стать решающей гирькой на весах. Интерес к троцкистам сохранялся и среди рабочих. 1 октября 1928 г. троцкисты распространили в Ленинграде более 400 листовок (часть была отпечатана в Москве), которые тут же разошлись по заводам. Сторонник Зиновьева сообщал о ситуации в Ленинграде в середине 1928 г.: «Листовки троцкистов читают охотно, знают, кто их распространяет, но не выдают, стараются скрыть, и в то же время заявляют, что в листовках много правильного, но идти за троцкистами погодим».^[361]

Свою ссылку оппозиционеры считали временной и активно искали пути возвращения: «Подчиняясь насилию, мы покидаем места своей партийной и советской работы для бессмысленной и бесцельной ссылки. Мы ни на минуту не сомневаемся при этом, что каждый из нас не только еще понадобится партии, но и займет место в ее рядах в часы предстоящих великих боев»^[362], — говорилось в письме к конгрессу Коминтерна, которое лидеры оппозиции сумели согласовать несмотря на то, что их разделяли тысячи километров Туркестана, Сибири и европейского Севера.