Читать книгу - "Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012) - Сергей Черняховский"

Если их нет, с шиитами и с Ираном воевать нельзя. А тогда из Ирака надо уходить со скоростью Тухачевского, отступавшего из-под Варшавы. А если войска выводить — то зачем вводить дополнительные силы?

В общем плане, конечно, не подлежит сомнению, что в основе новой ближневосточной войны лежит нефть. Но именно с точки зрения решения этого базового вопроса Буш и США делали все, чтобы его осложнить: как раз с этой точки зрения нужно было не казнить Хусейна, а использовать для стабилизации обстановки в Ираке.

Вообще, определенное объяснение этому подобрать можно, хотя и довольно сложное. Но по принципу Оккама можно воспользоваться и более простым. И это простое объяснение состоит в том, что Буш, если не с точки зрения экономических интересов США, то со своей личной субъективной и психологической вел войну за то, за что он действительно внутренне был готов умереть: за то, что он видит как защиту ценностей (и что в известной мере действительно является таковой) ЕГО мира, который ЕМУ — важнее собственной жизни: мир некого смешения классики и модерна в противостоянии затапливающему все вокруг миру постмодерна, миру искусственности, миру игры, миру имитации.

Направляя свой удар в Афганистан, Буш исходил не из того, опасна или не опасна Аль-Каида для США на деле, а из того, что для США опасно отсутствие адекватной, то есть устрашающей реакции на брошенный им вызов.

Начиная войну с Ираком, Буш исходил не из того, опасен или не опасен Ирак, есть у него оружие массового поражения или нет (и даже не из того, есть в Ираке демократия или нет, диктатор Хусейн или нет) а из того, что есть Ирак и есть Хусейн, не признающие власти США.

Добиваясь казни Хусейна, Буш исходил не из того, выгодна она политически или нет, а из того, что если Хусейн провозглашен врагом, он должен быть уничтожен, причем уничтожен реально — убит, а не виртуально — сослан, заточен, изгнан из политики. Буш следовал нормальной, естественной политической заповеди, по поводу которой немало юродствовали одержимые «новым политическим мышлением» в черную эпоху горбачевщины: «Если враг не сдается — его уничтожают».

Вводя дополнительные войска в Ирак, Буш исходит не из того, смогут ли они переломить ситуацию и обеспечить победу. Грозя шиитам и Ирану, он вряд ли предполагает, что Америка сумеет их победить. Он исходит из того, что Америка не может позволить себе отступить, и будет драться столько, сколько сумеет.

С точки зрения внутриамериканской ситуации слабость Буша была тогда понятна и очевидна. Война не популярна. Буш не популярен. Республиканцы не популярны. Обе палаты Конгресса в руках оппонентов. Шансов выиграть следующую президентскую и парламентскую кампанию у республиканцев и окружения Буша — никаких.

Если не произойдет чуда, и США не победят к тому моменту в Ираке. Чуду этому произойти было не из чего. Поэтому впереди — было поражение США в Ираке, поражение республиканцев в 2008 г., и вывод войск.

Если Буш выводил войска сам — он признавал свое поражение, как в политическом, так и в смысловом поле, а республиканцы терпели поражение на выборах.

Если Буш не выводил войска, но не предпринимал ничего активного — республиканцы тоже терпели поражение, и тоже можно было бы говорить, что к поражению их привел Буш.

Но, если Буш не выводит войска, а, напротив, бросает их в войну вновь и вновь (надеясь на чудо или не надеясь на него), то есть — пытается драться за победу до конца, республиканцы, хотя и проигрывают выборы, но отдают позорную участь признать поражение в Ираке демократам, и на них же возложить вину за капитуляцию: дескать, еще немного — и мы бы победили. А потому — обеспечивают себе плацдарм, чтобы еще через восемь лет пойти на новые выборы, когда Америка устанет уже от демократов, — под каким-нибудь лозунгом вроде «Вернем Америке победу, которую у нее украли демократы!»

В предложенном абрисе, на первый взгляд, можно увидеть минимум два противоречия.

Первое. С одной стороны шла речь о том, что Буш представляет мир реальной классической политики, в его противостоянии миру имитации. С другой — получается, что сама политика Буша оказывается имитацией, борьбой без реальных рациональных целей, борьбой не за победу, а за процесс борьбы.

Второе. С одной стороны, говорится, что Буш ведет борьбу не рационального, а, по сути, экзистенциального типа, в которой целью является не некий конец, но «борьба до конца». С другой стороны — речь идет о выгодах, которые получает Буш в истории, а республиканцы — на последующих выборах.

Но, в том-то и дело, что, с одной стороны, «нет ничего более практичного, чем принципиальная политика», с другой — защита реальности, пусть даже ведущаяся без реальной цели и надежды на победу в противостоянии морю ирреальной имитации, ведет к реальным результатам уже тем, что в этом ирреальном море создает островки, опорные точки реальности.

Все это не означает какой-то идеализации политики Буша и объективно империалистических и гегемонистских устремлений США и ее финансовой элиты.

Но в этой, говоря привычным языком, агрессивной империалистической реакционной политике Америки и президента Буша есть два начала, делающие ее чем-то живым в пространстве имитационного умирания политики и истории.

Во-первых, Америка имеет и видит свои интересы не только в сугубо экономическом плане (что, конечно, первично), но и в плане защиты своих статусных интересов как сверхдержавного начала.

Во-вторых, Буш ведет свою борьбу реальными политическими средствами: ему взрывают небоскребы — он заваливает бомбами противника; некий правитель бросает ему вызов — он свергает этого правителя и убивает его; ему грозит поражение — он бросает в бой новые войска.

Его цели могут быть на деле захватнические, его методы — не гуманны, его действия — несправедливы.

Это все плохо. Но это плохо в мире реальности, где борются добро и зло, справедливость и несправедливость, капитализм и социализм, революция и контрреволюция.

А когда реальная борьба замещается болотом виртуального миража, где жизнь обращается в имитацию, а потому — в нежить, где политику замещает игра, действие — намеки на него, а история — бегом в мешках по кругу, эта плохая реальность оказывается единственной реальностью и как таковая, защищает реальность от виртуальности, жизнь от нежити, действие — от игры и имитации.

Плохо, что у реальности и мира сопротивления игре нашелся лишь такой, весьма своеобразный защитник. Но другого-то не было.