Читать книгу - "Сталинские соколы. Возмездие с небес - Станислав Сапрыкин"

Я прихожу в себя в незнакомой большой брезентовой палатке, я лежу на носилках, правая нога и низ живота забинтованы. Вокруг стонут еще несколько человек, Ханса рядом нет. В палатку входит женщина средних лет в военной форме с повязкой на руке, видя, что я пришел в себя, она что-то кричит по-русски. Я в плену!

В палатке появляется мужчина в военной форме, наверное, это большевистский доктор. Они осматривают меня, это унизительно – чувствовать себя поверженным и беспомощным во власти противника, но мне все равно, боль возвращается, и я проваливаюсь в забытье.

Когда прихожу в себя, вижу вокруг некое движение. Рядом звучит артиллерийская канонада. Если прислушаться, то можно различить характерное буханье орудий немецких танков. Я начинаю осознавать, что нахожусь в русском полевом госпитале, эвакуирующемся в связи с наступлением германских войск. Считая, что мои ранения не позволят мне бежать или оказать сопротивление, в суете сборов русские не выставляют охрану, они вообще не обращают на меня внимания. Я пытаюсь приподняться, это доставляет нестерпимую боль, чтобы не стонать, я зажимаю воротник куртки зубами. Очень трудно проскакать на одной ноге, не привлекая к себе внимание, особенно если ты находишься посреди русского госпиталя и на тебе остатки немецкой летной формы. Поэтому, несмотря на страдания, мне приходится изображать наивную непосредственность. Я еще не знаю, что делать, ясно одно – я жив, русские не только не убили меня, но и оказали первую помощь, теперь они готовятся к эвакуации, недалеко наступают немецкие части. Персонал грузит имущество и раненых на грузовики и подводы, в небе появляются самолеты, это Люфтваффе, черт возьми, они готовятся атаковать скопление русских, рядом неглубокий овражек, куда русские сваливают нечистоты. Еще не понимая удачу, наугад, я, пригнувшись, прыгаю в зловонную яму, словно укрываясь от предстоящего воздушного удара. Самолеты делают проход и, возможно, строятся для атаки, судя по крикам, русские спешат уйти в тыл. Неужели меня забыли!

Нет, солдаты не забыли меня, один из них стал на краю ямы и выстрелил. Он целился мне в затылок, выстрел – и я проваливаюсь в темноту.

Я очнулся лишь в госпитале, в руках немецких врачей, так и не узнав подробности собственного спасения. По некой счастливой случайности пуля лишь зацепила мою голову, рана могла быть смертельной, но я выжил, правая нога раздроблена в районе стопы, также есть легкие взрывные ожоги обеих ног и паха. Все ранения крайне неприятны.

Более полугода я пробыл в госпиталях до полного излечения. Ногу удалость спасти умениями наших хирургов и моему крепкому от рождения здоровью, а также благодаря первой помощи, вовремя оказанной русским докторами. Теперь она ноет внизу только на перемену погоды, также на перемену давления болит голова.

Я окончательно изменил свое отношение к русским, бомбя сверху, я воспринимал их как «недочеловеков», полудикарей, угрожающих европейской цивилизации дубиной коммунизма, но они не растерзали меня на части, напротив, оставили мне жизнь, более того, оказав своевременную медицинскую помощь, они сохранили мне ногу. Конечно, я продолжу сражаться с восточным врагом рейха, но мое отношение к ифанам стало другим. Думаю, что после войны я смогу воспринимать русских как достойных людей. Квартируясь по базам, я заметил, что гражданские страшно нас боятся, их пропаганда говорит, что свой день мы начинаем с того, что съедаем на завтрак младенцев. Поэтому они стараются всячески угодить. Это выглядит комично. Мне было жалко этих людей, но я старался держать дистанцию, мы не делаем населению ничего плохого, но пускай боятся, это веселит. Когда мне что-либо не нравилось, я корчил страшную гримасу и делал вид, что рассержен. Тогда русских охватывал страх, и они старались всячески угодить, приговаривая. «пан офицер изволит».

Я вспомнил комичный случай под Сталинградом, когда нас временно разместили в деревенских избах недалеко от летного поля. В соседнем доме жили брат и сестра. девочка лет семи и десятилетний мальчуган. Родные их прятали, но детское любопытство пересиливало страх, и однажды я встретился с ними у колодца. Девочка убежала с плачем, словно в моем облике увидела страшного зверя или дикаря-людоеда, а мальчик остался стоять как вкопанный. Пользуясь его остолбенением, я спешу в дом и возвращаюсь с плиткой шоколада, но ребенка уже нет. Я догадываюсь, где он живет, и стучу в дверь. За ней слышится возня, на порог выходит старый мужчина, его называют «дед», в глубине комнаты женщина, за юбку которой держится мальчуган и его сестра. Я не говорю по-русски, поэтому жестом зову мальчишку. С разрешения матери он осторожно подходит. Я протягиваю ему плитку. «Гуд!» – и ухожу. Прошло некоторое время, дети перестали бояться, и у нас получается некоторое общение.

Лейтенант, говорящий по-русски, рассказал, что местному населению есть чего опасаться. Слухи доходят быстро, особенно страшные. Наше привилегированное положение «воздушных волков» и постоянная летная работа избавляет от созерцания неприглядного обличия войны, и больше думая о небе, мы действительно не знаем всего ужасного, происходящего на земле. Не буду лукавить, что прибываю в полном неведении. Обычно, когда вермахт занимает населенные пункты, за передовыми частями идут специальные команды, выявляющие коммунистов и жидов, часто устраивая показательные казни. Местные знают, что в соседних селах на Дону за укрывательство партизан полицейские сожгли несколько домов вместе с хозяевами. Так что повод боятся нас – есть.

Размышляю, странное дело. я воюю в России больше двух лет. Сколько человек я убил, подсчитать невозможно, думаю, что и пехотинец, если он не снайпер, не сможет с уверенностью назвать точные цифры своих жертв, что же говорить о пилоте, бомбящим аэродромы, колонны, поезда и передовую. До сих пор помню первого сбитого ифана, тогда его истребитель пошел со снижением в сторону своих, оставляя длинный шлейф черного дыма. Мне засчитали эту победу, но как знать, может, пилот выжил? На войне вооруженные мужчины убивают друг друга – так заведено, но мирное население страдать не должно. Сто лет назад и не страдало, но с развитием орудий убийства, и особенно бомбардировочной авиации жертвы гражданских стали ужасающими. Я знаю, что британцы и американцы бомбят города Германии, и мне страшно от бессилия, от невозможности прекратить это, и я бомблю и стреляю сам, отыгрываясь на противнике. Что же до зачисток и казней – это вообще недопустимо, хорошо, что Люфтваффе в этом категорически отказывается участвовать.

У меня нет личной жалости к большевикам, это варвары, угрожающие всей Европе, их надо остановить, но я все равно не вижу смысла в издевательствах над мирным населением, мы как высшая раса не должны опускаться до банальных убийств, не должны становиться маньяками или палачами. Как-то все горько и неправильно. Хорошо, что хоть та, знакомая мне пара детей перестанет бояться германского солдата. Может быть, мое гуманное отношение к беззащитным русским сторицей вернулось в той страшной аварии и плену. Какова судьба бедняги Ханса?

В начале 1944 года я выписан из госпиталя живой и почти здоровый, а в марте врачебной комиссией допущен к полетам. Я хочу вернуться в свою 4-ю эскадрилью «Иммельмана», но узнаю, что вторая эскадра переформирована. Часть пилотов пересели на ФВ-190, из оставшихся в Якобштадте сформировали отдельное противотанковое подразделение для противодействия танковым прорывам русских, и теперь моя часть воюет в Румынии.