Читать книгу - "Дикие пчелы - Иван Басаргин"

Безродный вбежал в дом. Груня уже очнулась. Он упал перед ней на колени, стал просить прощения.

– Уходи! Не могу смотреть на тебя, зверя!

Безродный не стал спорить с женой. Тихонечко вышел во двор. Хотел убрать труп собаки и вдруг вспомнил слова Цыгана и усмехнулся: «Брехун ты, Цыган, нагадал судьбу, а она вона, лежит уже дохлая, судьба-то». Вспомнились и слова из Библии, которые читал Безродному и Груне новый приказчик, он же учитель Грунин – Васька: «Женщина горче смерти, она – сеть, и сердце ее – силки, руки – оковы». И дальше: «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все суета сует, томление духа».

– Экая брехня, надо жить и не томиться. Ну а баба пусть не лезет под руку. Жить надо, – твердо повторил Безродный и тут же осекся.

Пес поднял голову, встал, покачиваясь, утробно зарычал. Голова собаки была залита кровью, на губах пузырилась кровавая пена. И Безродный, который редко поддавался чувству страха, попятился. Страх обручем сдавил грудь. Он выхватил револьвер, хотел добить собаку, но поборол и страх, и желание рассчитаться с нагаданной судьбой, усмехнулся:

– Интересно. Ха! Значит, я только ранил тебя. Ну так и быть – живи. Посмотрим, может, ты и правда судьба моя. Это гадание – смех и не больше! Живи, убить я тебя успею…

Груня проболела две недели: сказался душевный надрыв. С мужем не разговаривала, даже не смотрела в его сторону. А когда прошел жар, встала на ноги, заговорила:

– Пойми меня, Степан, изломалась я. Прошу, не трогай пса. Ненавидит он тебя.

– А ты?

– А я?… Я соленого хочу… Дитя у нас будет.

– Вот радость-то, – расцвел Безродный. – Чего молчала?

– Ради дитя не трогай, не вынимай из меня душу.

– Не буду. Испробую с другой стороны к нему подойти. Нравится мне этот пес, непокорность его нравится. На ласку не идет. Силен дьяволина! Люблю непокорных!

Безродный оставил пса в покое. Хлопотал по хозяйству: лавку строил, сараи, загоны, обоз готовил. Во всем ему помогал Васька-дворецкий, как называл наемного грамотея Безродный.

Строился и Калина Козин, силу обретал. Помогала Груня. Калина смирился, стал принимать подачки. Купил корову, еще одного коня. Строил конюшню, стайку. Федька не ходил на охоту. Хотел он спариться с Гуриным, которому все же Баулин разрешил купить бердану, но Калина воспротивился.

– Не пойдешь с ним. Бунтовщик он, собьет тебя с панталыку.

– Сам уже не маленький, отличу лжу от правды. Отпусти. Он человек добрый. Одному ходить опасливо, – упрашивал Федька.

– Нет, сынок, лучше ходи с Розовым, он тоже тебя зовет.

– Но ведь Розов даже с виду подлец! Подлиза безродновский. Мы ж это видим и знаем.

Хотел Калина сказать, что и они хороши, тоже обворовывают Безродного, но сдержался: забунтует сын, крут характером – не удержать.

– Пусть так, но без крамолы, – отрезал Калина.

– Хочешь, чтобы я у Розова научился подличать?

– Не научишься. У тебя душа мягкая, добрая, не та душа, чтобы стать подлой. У подлецов таких душ не бывает.

– О чем спор, мужики? – ввалился в избу Ломакин.

– Да вот тятя не отпускает меня на охоту с Гуриным. А ить мы с ним вместях учились у староверов науке таежной.

– Правильно делает. Зачем же вместях ходить. Вы оба учены, а я начинаю с азов, потому ты пойдешь со мной. Ты меня – таежным премудростям, а я тебя – пониманию жизни. Лады?

– Лады. С вами пойду. Вы правильный человек.

– Тогда и будем собираться.

Козин и Ломакин построили зимовье в Гороховой пади, по распадкам, ложкам настроили ловушек, ловили колонков, порой и соболи попадались, а подошла белка – хорошо побелковали. Потом занялись добычей мяса таежного: добыли трех кабанов, пять косуль, даже медведя из берлоги взяли.

И все оказалось не так страшно. Главное – обрести уверенность в себе, тогда любое дело по плечу.