Читать книгу - "Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII - первая треть XIX века - Ольга Игоревна Елисеева"

Скалозуб — малороссийская фамилия, что роднит полковника с Паскевичем. В XVII веке даже среди гетманов затесался один Скалозуб. Вполне позволительно предположить, что полковник происходил из украинского дворянства, где семейства казацкой старшины были причислены к благородному сословию сравнительно недавно: при Елизавете и Екатерине. У трехсаженного удальца весьма хилая родословная. Однако именно украинские имения практически не пострадали в годы войны, что объясняет многочисленные послевоенные браки коренного русского с южным дворянством и польскими родами. Какой бы ни была наследственная деревенька Скалозуба, она за ним и осталась.

Но еще важнее — командование полком, которое можно воспринимать как позднюю форму «кормления» и которая позволяла многим разорившимся или несостоятельным дворянам поправить свою «экономию». Полк представлял не просто военную единицу, но и серьезное хозяйство, на его содержание отпускались солидные средства. Полковой командир, помимо чисто военных функций, являлся администратором. Пускаясь в сравнительно «невинные» аферы, связанные с провиантом, амуницией, покупкой и продажей лошадей, он мог заработать приличные средства^[236].

Так, П. И. Пестель, став командиром Вятского полка, смог переписать на себя громадные долги отца и постепенно выплачивать их, освободив разоренных родителей от преследования кредиторов^[237]. Кроме того, он умудрился получить обмундирование и содержание для полка сразу в двух комиссариатах: в Москве и Кременчуге, что открывало богатое поле для махинаций. Например, на краги рядовым из казны было положено выдавать 2 рубля 55 копеек, а выдавалось в Вятском полку всего 30–40 копеек. Благодаря чему полковой командир получил 3585 рублей 80 копеек. Это лишь единичный пример «позволительной економии», как называл ее сам Павел Иванович. При аресте за ним числилось 60 тысяч долга при годовом жалованье в четыре тысячи рублей^[238].

«Золотой мешок» Скалозуба набивался теми же «безгрешными доходами», на которые общество смотрело в высшей степени спокойно — как на единственное средство поправить дворянское хозяйство — и не только не осуждало, но и, напротив, приветствовало. Выдав Софью за командира полка, Фамусов мог не беспокоиться о ее благосостоянии. Но сам факт, что дочь сенатора из старинного московского рода вынуждена «браниться» с представителем провинциального дворянства не бог весть каких кровей, многое говорит о послевоенной Москве. Разные слои прежде обособленного благородного общества перемешались в старой столице.

При всей толстокожести и нечувствительности у Сергея Сергеевича имелся один сантимент — брат, который благодаря покровительству кузена «выгод тьму по службе получил». Правда, он «…крепко набрался каких-то новых правил. / Чин следовал ему: он службу вдруг оставил, / В деревне книги стал читать». Между тем и брат любит Скалозуба, и он горячо рекомендовал его Фамусову.

Эта человеческая нотка в Скалозубе — его уязвимое место. Автор комедии не знал, как именно развернутся события в скором времени, хотя, вероятно, угадывал, что без мятежа не обойдется. Но его позднейшие читатели сравнительно легко могли дорисовать дальнейшую судьбу некоторых персонажей. Скалозубу чуть-чуть подрасти по чинам, проявить себя на нужной стороне 14 декабря, и ему прямая дорога в Следственный комитет. А брату — по другую сторону стола… Такие печальные истории в 1825 году имели место. Достаточно вспомнить судьбы Алексея и Михаила Орловых.

«Три награжденья получил»

Другой возможный претендент на роль жениха — Молчалин. Его таковым видит Софья, боится увидеть Чацкий и наотрез отказывается рассматривать саму возможность Фамусов. Алексей Степанович — главный мужской антипод героя, полная его противоположность. Благородный дворянин — и карьерист низкого происхождения. Обедневший родовитый аристократ — и парвеню, приказной, двигающийся из безвестности к чинам, высокому положению и связанному с ними богатству. Человек, мыслящий независимо, — и чиновник, склонный признавать интеллектуальное первенство за тем, кто стоит выше по службе. Наконец, критическая личность, чьи таланты не находят применения, — и делец, без которого бюрократическая машина не будет вращаться.

Перед нами два типа характеров, которые, несмотря на внешнюю уклончивость и уступчивость Молчалиных, не на жизнь, а на смерть противостояли друг другу в реальности первой четверти XIX века. Благородный не только в нравственном, но и в социальном смысле, Чацкий при всем презрении к подобным существам, при всей своей наступательности тесним с подмостков жизни тихим бумажным червячком, единственные таланты которого — «умеренность и аккуратность».

Приглядимся повнимательнее к этому социальному типу. Молчалин представлял собой, вероятно, уже второе или третье поколение чиновников — мелких служащих, вряд ли достигших классных чинов по Табели о рангах или в лучшем случае добравшихся до первого чина и получивших личное дворянство. Карьера становилась для таких людей делом наследственным. За одну жизнь подняться из ничтожества, безвестности — «подлости», как тогда говорили, — редко удавалось. Требовались три-четыре поколения «умеренных и аккуратных», чтобы сын или внук Акакия Акакиевича Башмачкина сделался коллежским асессором и приобрел уже не личное, а потомственное дворянство.

В отношении чиновников государство цедило льготы по чайной ложке. Личное дворянство не передавалось по наследству, однако дети личных дворян, как и дети канцелярских служащих, пользовались правом преимущественного поступления на службу. Если дед и отец беспорочно служили в классных чинах по 20 лет каждый и имели личное дворянство, то внук мог ходатайствовать о предоставлении потомственного^[239].

Жалованье чиновников было низким, и в большинстве случаев, чтобы прокормиться, им приходилось рассчитывать только на мзду просителей. Потомственные служащие обладали своей развитой социальной психологией. От отца к сыну, как святыня, передавался нерушимый кодекс поведения. Его Молчалин озвучил в разговоре с Лизой: