Читать книгу - "Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции - Борис Носик"

^{Судейкины (из журнала «Жар-птица»)}

Н. Евреинов вспоминал, как в Обществе интимного театра на заседании, посвященном «Свободному танцу» (и евреиновской теории «театрализации жизни»), выступил Кульбин: «Кульбин стал развивать подробно параллельную моей теорию танцеволизации жизни…».

В шутку говорили, что Кульбин всюду должен дойти до «кульбинации». Для Кульбина «свободное искусство» было «основой жизни». В новой «Энциклопедии русского авангарда», изданной в Минске, о нем сказано без обиняков: «выдающийся организатор авангардного движения в России… сыграл огромную роль…».

Вот с такими людьми общался и дружил Судейкин в «собачьем» подвале режиссера-энтузиаста Бориса Пронина.

Из всех исследований, статей, очерков и книг о «Бродячей собаке» (воистину бесчисленных) наибольшее впечатление производит публикация программ этого кабаре, собранных и прокомментированных А. Парнисом и Р. Тименчиком. Легко догадаться, что имена Ольги Глебовой и Сергея Судейкина мелькают на этих страницах непрестанно. Многие из документов помогают лучше понять характер художественных пристрастий уже вполне зрелого в ту пору тридцатилетнего художника. Неслучайно исследовательница творчества Судейкина (Д. Коган) в первую очередь остановилась в своей книге на подготовке вечера к столетней годовщине войны 1812 года, который должен был проходить в залах на Малой Конюшенной (дом № 3) в четверг 13 декабря 1912 года. Правда, исследовательница ошибочно назвала этот вечер «первыми торжествами» кабаре, а также не знала, что вечер был отменен, но в принципе и в книге Д. Коган, и в материалах Н. Евреинова характер приготовлений к «юбилейно-патриотическому» вечеру описан вполне точно. Как свидетельствует Евреинов, стены были расписаны Судейкиным «в духе франко-русского 1812 года» — «целый мемориал столетия победы русского оружия во Франции». Что ж, «очень своевременно», как сказал бы великий практик идеологической цензуры В. И. Ульянов-Ленин. Все учреждения империи торжественно отмечали в тот год юбилей. Но ведь это кабаре, сюда же не на митинг приходят. В программке вечер был осторожно назван «Парижский игорный дом на улице Луны (1814 год)». Среди вариантов названия есть и более подробное — «Парижский игорный дом на улице Луны, захваченный казаками в 1814 году». Исследователи установили, что Гумилев написал для этого вечера сцену в стихах — «Коварная десятка». Сохранились шуточные куплеты «Сто лет назад Москва горела…». Предполагалось заполнять шуточные анкеты при входе, разыгрывать пьески о Наполеоне и Жозефине, читать стихи Кузмина, упоминающие о Багратионе. Да и вообще, как вспоминает Н. Евреинов, «Судейкин спроектировал костюмированный бал, на котором „русские казаки“ пленяли француженок диким ухарством своего обхождения и притягательной жутью своей экзотической внешности».

Ох уж этот иронический Судейкин… Кое-какие следы этих его трудов все же уцелели — рисунок «Русские в Париже» (в частном собрании), акварель «Патриот, или Пленный француз в помещичьем доме» (воспроизведена в журнале «Сатирикон» за 1912 год). Но вечер, на который столько было угроблено трудов, не состоялся. Отчего же? Я не нашел никаких объяснений этому, но догадаться нетрудно. Отмечай юбилей, празднуй, веселись, но не забывайся. Не забывай, что война была «отечественная» и «патриотическая». Вероятно, сотрудники из ведомства покойного Судейкина-папы попросили Пронина не забываться. А может, у самого хунд-директора в последний момент сработало. У него много было неприятностей с полицией. И вообще, лучше не углубляться в эту историю. Вот враждебный «Собаке» Александр Блок чуть было не углубился, хорошо — вовремя спохватились. Сам Блок в «Собаку» не ходил, но произведения его там читали (а порой и пародировали), а супруга его Любовь Дмитриевна ходила туда регулярно, даже в представлениях участвовала, так что поэт лишь отмечал в дневнике: «Милая пришла в 3 часа ночи…». И вдруг, за месяц с небольшим до «вечера 1812 года» А. Блок заносит в дневник:

«7 октября 1912 …Люба просит написать ей монолог для произнесения на судейкинском вечере в „Бродячей собаке“ (игорный дом в Париже сто лет назад). Я задумал написать монолог женщины (безумной?), вспоминающей революцию. Она стыдит собравшихся».

Одни грезили о приходе революции, другие опасались ее прихода. Одни остро, как Блок или Ахматова, чувствовали приближенье грозы, другие были беспечнее — и те и другие находили утешение в подвальчике «Собаки», споря об искусстве с коллегами и друзьями в глуши второго двора, затерянного в петербургской ночи. Споры и дискуссии бывали серьезными. Говорили о театре, о музыке, о языке поэзии, о живописи. Бодуэн де Куртене говорил о языке, Евреинов и Зноско-Боровский о театре, приват-доцент Смирнов о французской симультанной живописи, писатель Чулков о демонах и живописи… Часто выступали с докладами авангардисты — Якулов, Пяст, Кульбин, И. Зданевич («Поклонение башмаку»). Молодой Шкловский призывал к созданию по-крученыховски «тугого» языка. Как вспоминает поэт Пяст, Шкловскому ответил поэт и ученый-ассиролог Шилейко (будущий муж Ахматовой), который «отчестил… молодого оратора, уличив его в полном невежестве — и футуризм с ним вкупе…».

Футуристы выступали довольно часто. В «Собаке» состоялось первое чтение Маяковского, здесь же читал свою поэму без слов (вообще без слов, без единой строки) футурист Василиск Гнедов, о выступлении которого репортер «Петербургской газеты» сообщал:

«Подбоченившись, автор-чтец принял воинственную позу. Затем, став на носок левой ноги и откинув левую руку назад, он правой рукой сделал молча какой-то жест вверх и сошел с эстрады. Публика смеялась, а автор утверждал, что это самая гениальная поэма».

Иногда в «Собаку» являлась чуть не целиком театральная труппа — позабавить коллег или позабавиться. «Я помню… — пишет Бенедикт Лившиц, — труппу, перекочевавшую в „Бродячую собаку“ с премьеры „Изнанки жизни“: самые оригинальные наряды потускнели в тот вечер, стушевавшись перед фантазией Судейкина».

Спектакль по переводной пьесе Бенавенте был поставлен в Новом драматическом театре А. Таировым на музыку Кузмина и в декорациях Судейкина. На вечере в «Собаке» был разыгран экспромт, в котором Судейкин отвечал Таирову, каясь перед друзьями по кабаре: