Читать книгу - "Ленинградский фронт - Леонид Маляров"

Ипатов Валентин

Я окончил 9 классов в ленинградской школе на Московском проспекте. 4 ребенка было у родителей. Еще до войны я работал в каникулы, чтобы немножко семью поддержать. В 1941-м наша артель стала производить военную продукцию — малозаметные препятствия — круглые сетки, которые растягивались, чтобы неприятельская пехота в них запутывалась. Мой дом на Средней Рогатке разбомбили, нас переселили на Смоленскую улицу, в школу, и моя артель тоже переехала на Смоленскую.

В первый налет немецкой авиации на Бадаевские склады я с товарищем дежурил на крыше, и нам удалось сбросить вниз одну зажигалку.

Постепенно паек стал меньше, а работали мы много, часов по 12 минимум, потом дежурства разные, ну и без родителей мне было тяжело. К январю я уже плохо ходил.

Умерших от голода сначала хоронили в гробах, как положено, потом зашивали простынями и увозили на саночках. Через какое-то время уже и на это не было сил — выносили умерших на улицу. Каждый день ездили машины, подбирали эти трупы и отвозили в общую могилу.

Я свалился совсем, была дистрофия III степени. Горбункова, врач 123-й поликлиники на Боровой, куда я поселился, мне выписывала молоко. Потом с Волховского фронта отец по разрешению командования приехал в Ленинград, он немножко меня поднял на ноги. Отец мог бы вывезти меня на Волховский фронт, но я был уже нетранспортабельный.

Потом военкомат дал мне путевку в столовую на Московском проспекте, 100, каждый день меня там кормили беленьким дрожжевым супом и чечевичной кашей, которую я очень любил. В мае 1942 года я уже начал ходить, правда, очень тяжело: на лестницу когда поднимался, сначала за штанину ногу поднимал, потом руками подтягивался, таким образом и передвигался. В трамвай еще тяжелее, потому что и там ступеньки. А трамваи пошли, по-моему, 19 апреля. Поправился я немножко и в конце лета попытался в армию попасть, потому что там было более регулярное питание, хотя тоже не обильное. Меня не взяли, еще раз отправили в столовую. В августе 1942 года меня призвали и отвели на Суворовский проспект, в школу радиоспециалистов.

Короткевич Галина

Я жила на Невском. На углу с улицей Герцена находился гастроном, к которому мы были прикреплены карточками. Я по карточкам получила 200 граммов мясных консервов. Иду и вижу: у первой парадной сидит мужчина лет сорока и пальцами выковыривает из своей банки консервы. Я говорю: «Что вы делаете, нельзя на морозе есть! Давайте я вас домой отведу». Он отвечает: «Девочка, иди, я знаю, что все равно умру. Только сейчас наемся». Когда я дошла до второй парадной, он уже упал.

Мужчины тяжелее переносили голод, чем женщины. Мои дальние родственники жили в Рыбацком. Вася работал инженером на «Большевике». Он был дома один, пришла соседская девочка, и он ее… зарезал. Как скотину, освежевал и засолил в бочке. Сварил суп, накормил дочку, когда та пришла. На следующий день пошел на завод и все подробно рассказал. Его там же, во дворе «Большевика» расстреляли.

Напротив моих окон, зимой, еле шла лошадь с телегой. Она споткнулась и упала. Она еще не умерла, а люди уже ее разрезали на куски. Я говорю это для того, чтобы все знали, что такое кошмар войны.

В Ленинград по ледовой Дороге жизни шло продовольствие, топливо, боеприпасы, а из города вывозили оборудование заводов и перебрасывали на Волховский фронт воинские части. Командование, вдохновленное успешным контрнаступлением под Москвой, рассчитывало в ближайшее время прорвать блокаду. Потому эвакуация людей становилась как бы и ненужной. 12 декабря 1941 года Военный совет постановил: «Отложить эвакуацию из Ленинграда впредь до особого распоряжения».

В январе 1942-го смертность в Ленинграде достигла чудовищных размеров — 4,5 тысячи человек в день.

Выжившие ослабели настолько, что не могли хоронить своих родственников. Вокруг кладбищ скопились тысячи незахороненных трупов. А крематория в городе не было. В районе парка Победы до войны находился кирпичный завод. Было решено его печи использовать в качестве крематория. На вагонетках вывозили трупы, на них же и сжигали, а пепел сбрасывали в карьеры. Ныне здесь пруды. Всего за 1942 год на заводе было сожжено 117 300 ленинградцев.