Читать книгу - "Звёзды на небе - Элина Быстрицкая"

Получается, что как раньше, так и сейчас актер совершенно беззащитен, открыт. Чтобы не сломаться, не сгинуть в безвестности, он должен быть очень сильной личностью. Я это знаю по собственному опыту.

Я не прекращала работать и в тех случаях, когда явно заболевала и мое состояние требовало постельного режима и лечения. Руководство театра мне вроде бы «проявляло сочувствие» – на свои основные роли я получала дублерш. Этим мне давали ясно понять: незаменимых нет.

Но самое главное – я себя не могла победить. Я была избалована уникальной режиссурой Герасимова, Эрмлера, Егорова – в кино и Бабочкина, Варпаховского, Капланяна, с которыми я с наслаждением работала, – в театре… И у меня уже сложилось свое отношение к той или иной работе.

Варпаховский предложил мне однажды роль, от которой я отказалась: понимала – она, как говорят, не моя. И тут же подала заявку на ту, которую мне хотелось бы получить. Я его очень просила отдать мне эту роль.

У меня с Варпаховским были чудесные отношения, и он попытался мне объяснить:

– Вы понимаете, Эличка, Марья Ивановна (героиня, актриса в пьесе Алешина «Главная роль». – Э. Б.) – белый лебедь, а вы лебедь черный. Понимаете разницу?

Но я не понимала этой «разницы»; думаю, не она продиктовала в данном случае распределение ролей.

Меня всегда интересовали роли именно актрис, так как я искала и не находила ответа на вопрос всей моей жизни: как, почему становятся актрисами?

Да, мне очень хотелось сыграть Марью Ивановну, и я была убеждена, что хорошо сыграю ее, но я этой роли не получила. Не знаю, почему. Интрига с белым и черным лебедем придумана изящно, но она ничего не объясняла.

И я решила репетировать роль Марьи Ивановны сама. Внук Пашенной, Володя Сверчков, был у Варпаховского вторым режиссером. Он приходил ко мне и детально рассказывал, какие задачи ставит режиссер, что он хочет от играющей героиню актрисы. Моим партнером был Евгений Матвеев, я его уговорила, и мы вместе показали Варпаховскому роль…

Когда меня утвердили, я чувствовала, что мои силы и моя убежденность на исходе. Но я сыграла, и мне сопутствовал успех.

Это мой характер, что тут можно поделать? Ломать себя? Зачем? И потом: если что-то сломано – надо ремонтировать, а это уже, извините, «вещь», побывавшая в ремонте…

Представьте себе: самой взять главную роль в пьесе, репетировать дома и решиться показать свою работу режиссеру! И все-таки я это сделала. Это была моя победа – не над собою, над обстоятельствами.

Спектакль «Главная роль» шел долго и успешно. Его снял с репертуара Равенских, когда Варпаховский покинул театр. Это лишний раз подтверждает несвободу актера, чья жизнь зависит от режиссера: не только от творческих взглядов последнего, но и от того, с каким настроением он встал утром, как позавтракал, пришел на репетицию, с кем он общался и что ему наговорили, нашептали… Я, конечно, говорю о нормальных режиссерах, а не о самодурах, которые дурят при любых обстоятельствах. Бывает…

Однажды я услышала от режиссера: «Так поставлено, и так будет!» Я ответила: «С кем ставили, с тем и играйте». У меня нет выбора, если меня вот так прижимают. Со мной подобным образом не следует работать – я мыслящий человек. И я знаю: не дай бог смириться с диктатом! Тогда ты пропала. У меня всегда были удачи с режиссерами, с которыми можно было работать, которых я старалась понять, а они старались понять меня.

Знаю актрис, что всерьез думают: так не полагается – что режиссер сказал, то и надо делать. Но я думаю, это неправильно. Актер тоже должен быть личностью, иначе ему лучше менять профессию. У него могут быть более глубокие мысли и более тонкое понимание сути явления…

Когда я пишу о моих простоях, я не считаю важным обозначить, с какого дня и по какой день, месяц, год я не работала. У меня были и длинные простои, но они были мотивированными или моей болезнью, что с каждым может случиться, или тем, что меня «наказывали», когда я отказывалась от какой-то работы.

Наступало очередное затишье, и я понимала, что мне надо чем-то заняться. Так возникали мои «увлечения» вроде бы посторонними делами, не касающимися Малого театра. Конечно, это была тоже актерская работа, но уже в ином жанре, иного содержания. Когда мне предложили съемки в болгарском фильме, я поехала в Болгарию. Это был 1975 год, и в Москве мне ничего не светило. Я играла свой старый репертуар и понимала, что ничего нового мне не дадут.

В Болгарии я пробыла восемь с половиной месяцев, из них пять ждала, когда болгарские «инстанции» разрешат начало съемок. «Добро» все не давали, а мне не разрешали уехать. Я была связана не столько контрактом, сколько своим словом, обещанием.

Условия были очень тяжелые. Стояла жара, духота неимоверная, за день атмосфера буквально раскалялась. Жила я в гостинице без кондиционеров – тогда они были редкостью.

Я терпеливо ждала начала съемок, хотя и понимала, что предстоит мне не бог весть что. Фильм на чисто болгарскую, национальную тему, и я уже по сценарию видела, что вряд ли он станет событием. «Я буду приходить в твои сны» – так называлась эта картина. Она на «вечную» тему – о любви двух людей, на пути которых стояло много препятствий и недоброжелателей.

Одна сцена в фильме мне показалась символической. Моя героиня, взволнованная, возбужденная, выбегала на открытую террасу, а в это время должен быть проливной дождь. Но уже наступила морозная зима, лето и осень с их ливнями миновали… Тем не менее меня предупредили, что дождь будет, и пообещали, что его сделают теплым. И вот представьте себе: машина, которая поливает улицы, обрушивает на меня потоки воды. Может быть, ее и подогрели, но пока струи неслись по воздуху, они становились ледяными.

Я понимала, что после такого «купания» тяжело заболею. Со мной была сотрудница «Мосфильма», ее звали Галя Некляева, очаровательная женщина. Она очень помогала мне в решении неожиданных сложных вопросов. Вот и к этой сцене мы с нею пошили мне из целлофана нижнее белье, чтобы я не промокла насквозь. Я все-таки продрогла до косточек и долго потом приходила в норму…

Заканчивая эту картину, я безумно устала и с радостью уехала в Москву.

Вскоре меня снова вызвали в Софию – на монтаж. Я вернулась, просмотрела отснятый материал и увидела, что картины нет. И открытым текстом сказала:

– Ну давайте я хоть помогу слепить так, как я ее понимаю…

Двадцать шесть часов подряд мы просидели в монтажной. Двадцать шесть часов я работала вместе с режиссером и монтажерами. Режиссер была так уничтожена недоброжелателями, растеряна, что не знала, как «собрать» фильм. У меня же имелся кое-какой опыт, что-то я понимала – сказывалась работа с большими мастерами советского кино.

Когда картина была все-таки смонтирована, у меня настолько упало давление, что я не смогла улететь в Москву. Меня уложили в постель, откармливали и отпаивали лекарствами, чтобы я пришла в себя.

Но, видно, уже столько всего накопилось, такие пришлось пережить нервные перегрузки, что после возвращения в Москву я попала в больницу.