Читать книгу - "Неизвестная революция. Сборник произведений Джона Рида - Джон Рид"

«Именем правительства республики избранный Всероссийским Съездом Рабочих и Солдатских Депутатов с участием крестьянских депутатов Совет Народных Комиссаров постановляет:

1) Выборы в Учредительное Собрание должны быть произведены в назначенный срок, 12 ноября.

2) Все избирательные комиссии, учреждения местного самоуправления, Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов и солдатские организации на фронте должны напрячь все усилия для обеспечения свободного и правильного производства выборов в Учредительное Собрание в назначенный срок.

Именем правительства Российской республики

Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов-Ленин».

В здании городской думы все кипело и гремело. Когда мы вошли в зал заседания, говорил один из членов Совета республики. Совет, заявлял он, считает себя не распущенным, а только временно, впредь до подыскания нового помещения, лишенным возможности продолжать свои занятия. Его комитет старейшин постановил in corpore[65]присоединиться к Комитету спасения… Замечу в скобках, что это – последнее в истории упоминание о Совете Российской республики.

Затем последовала обычная череда делегатов: от министерств, от Викжеля, от союза почтовых и телеграфных служащих. Все они уже в сотый раз заявляли о своей непоколебимой решимости не работать для большевистских узурпаторов. Один из юнкеров, защищавших Зимний дворец, рассказывал сильно приукрашенную легенду о героизме его самого и его товарищей, а также о бесчестном поведении красногвардейцев. Собрание, безусловно, верило каждому его слову. Кто-то прочел отчет эсеровской газеты «Народ», в котором подробно говорилось о разгроме и разграблении Зимнего дворца и о том, что причиненный ему ущерб исчисляется в 500 миллионов рублей.

Время от времени появлялись связные и приносили новости, переданные им по телефону. Большевики выпустили из тюрьмы четверых министров-социалистов. Крыленко отправился в Петропавловскую крепость и сказал адмиралу Вердеревскому, что морской министр дезертировал и что он, Крыленко, уполномочен Советом Народных Комиссаров просить его ради спасения России взять на себя управление министерством. Старый моряк согласился… Керенский наступает к северу от Гатчины, большевистские гарнизоны отступают перед ним. Смольный издал новый декрет, расширяющий полномочия городских дум в продовольственной области.

Последнее было воспринято как дерзость и вызвало необычайный взрыв негодования. Он, Ленин, узурпатор, насильник, чьи комиссары захватили городской гараж, ворвались в городские склады и вмешались в дела комитета снабжения и в распределение продовольствия, смеет устанавливать пределы полномочий свободного, независимого и автономного городского самоуправления! Один из членов думы, потрясая кулаками, внес предложение вовсе прекратить доставку в город продовольствия, если только большевики посмеют вмешиваться в дела комитетов снабжения… Другой представитель особого комитета снабжения сообщил, что продовольственное положение очень тяжелое, и просил разослать комиссаров для ускорения подвоза.

Дедоненко с большим апломбом заявил, что гарнизон колеблется. Семеновский полк уже постановил подчиняться всем приказаниям партии эсеров; моряки миноносцев, стоящих на Неве, находятся в неопределенном настроении. Немедленно семь членов комитета были назначены для ведения дальнейшей пропаганды…

Тут взошел на трибуну престарелый городской голова: «Товарищи и граждане! Я только что узнал, что все заключенные в Петропавловской крепости находятся в величайшей опасности. Большевистская стража раздела донага и подвергла пыткам четырнадцать юнкеров Павловского училища. Один из них сошел с ума. Стража угрожает расправиться с министрами самосудом». Раздался рев ужаса и возмущения, еще больше усилившийся, когда слово попросила невысокая коренастая женщина в сером. То была Вера Слуцкая, старая революционерка и член думы от большевиков.

«Это ложь и провокация! – сказала она своим резким металлическим голосом, не обращая внимания на поток оскорблений. – Рабоче-крестьянское правительство, отменившее смертную казнь, не может допустить подобных действий. Мы требуем немедленного расследования этого сообщения; если в нем есть хоть малейшая доля истины, правительство примет самые энергичные меры!»

Тут же была назначена особая комиссия из представителей всех партий во главе с городским головой. Она отправилась в Петропавловскую крепость. Мы пошли вслед за комиссией, а в это время дума избирала другую комиссию – для встречи Керенского. Она должна была попытаться предотвратить кровопролитие при его вступлении в столицу…

Была уже полночь, когда мы кое-как проскочили мимо стражи, охранявшей ворота Петропавловской крепости, и пошли по огромному двору, еле освещенному редкими электрическими фонарями. Мы шли вдоль собора, где под стройным золотым шпилем и под курантами, которые все еще каждый полдень играли «Боже, царя храни»[66], находятся могилы русских императоров… Кругом было пустынно; в большинстве окон не было света. Время от времени мы натыкались на дюжую фигуру, медленно подвигавшуюся в темноте и отвечавшую на все наши вопросы обычным: «Я не знаю».

Слева маячил низкий темный силуэт Трубецкого бастиона, той самой могилы для живых людей, в которой при царском режиме умерло или сошло с ума так много самоотверженных борцов революции. В мартовские дни Временное правительство посадило сюда царских министров. А теперь большевики посадили сюда министров Временного правительства.

Какой-то моряк с готовностью проводил нас в комендантскую, находившуюся в маленьком домике около монетного двора. В теплой и прокуренной комнате вокруг весело кипящего самовара сидело человек двенадцать красногвардейцев, матросов и солдат. Они очень сердечно встретили нас, предложили чаю. Коменданта не было. Он сопровождал комиссию думских саботажников, утверждавших, что юнкера перебиты. Казалось, это очень забавляло солдат и матросов. В углу комнаты сидел невысокий лысый человек в сюртуке и богатой шубе. Он кусал усы и поглядывал исподлобья, как загнанный зверь. Его только-что арестовали. Кто-то, небрежно взглянув на него, сказал, что это какой-то министр или что-то в этом роде… Человечек, казалось, не слышал этих слов. Он был явно перепуган, хотя никто не проявлял никакой враждебности.

Я подошел к нему и заговорил по-французски. «Граф Толстой, – ответил он мне, чопорно кланяясь. – Не могу понять, за что меня арестовали. Я спокойно возвращался по Троицкому мосту домой, а двое из этих… э-э… личностей задержали меня. Я был комиссаром Временного правительства при генеральном штабе, но министром ни в какой мере не был…»

«Отпусти его, – сказал один из матросов. – Что его бояться?..»

«Нет, – ответил солдат, приведший арестованного. – Надо спросить коменданта».

«Коменданта? – усмехнулся матрос. – Для чего же мы революцию делали? Уж не для того ли, чтобы снова слушаться офицеров?»