Читать книгу - "Разведчик Кент - Сергей Полторак"

Вскоре Кента отвели в соседнее помещение. Там находились двое офицеров, одним из которых был полковник Манфред Редер – прокурор, которому было поручено вести дело «Красной капеллы». Он довольно вяло поинтересовался деталями встречи Кента и Шульце-Бойзена и, не получив ни одного вразумительного ответа, почему-то на более точных показаниях не настаивал.

Лишь позже Кент понял причину такой «лояльности» прокурора: следствие по делу группы Харро Шульце-Бойзена, по которому проходило 117 человек, к тому моменту практически было завершено. 16 декабря начался суд над двенадцатью антифашистами. 19 декабря им уже был вынесен смертный приговор, который 22 декабря был приведен в исполнение.

О деятельности этой антифашистской организации гестаповцам было известно почти все еще до ареста Кента. Материалы его показаний – какими бы они ни были – уже ни на что повлиять не могли, но педантичные немцы сочли необходимым соблюсти формальности и его допросить.

Как-то раз (это было за несколько дней до казни героев-антифашистов) Кент, вызванный на очередной допрос, увидел в коридоре подземной гестаповской тюрьмы Харро Шульце-Бойзена, которого конвойные вели прямо ему навстречу. Когда они поравнялись, Харро сделал вид, что не узнал Кента. Лица обоих разведчиков, казалось, ничего не выражали. Они прошли мимо, словно случайные прохожие на улице. О чем думал в этот миг немецкий патриот – навсегда останется тайной.

Допрашивали Кента и по поводу его поездки в Прагу. Од с легким сердцем говорил, что Ольгу и Францишека Воячек в жизни не видел, а в столице Чехословакии занимался сугубо коммерческими делами.

Чем дольше продолжались допросы, тем больше Кент убеждался, что стратегию своих показаний построил безукоризненно. Он признавал лишь то, что гестаповцам и абверу было известно и без него. Он не выдал ни одного из членов своей резидентуры, сумел скрыть все каналы передачи и получения информации. Еще не зная об аресте Леопольда Треппера и некоторых других разведчиков, Кент, тем не менее, был рад, что во время приема бельгийской резидентуры и в ходе создания резидентуры в Марселе строго соблюдал конспирацию и не допустил к информации о своих агентах и явках посторонних людей. Его технику ответов на вопросы следствия без преувеличения можно было назвать филигранной, и этим он мог по праву гордиться. В борьбе интеллектов он шаг за шагом начинал одерживать верх, хотя в его положении это вряд ли могло что-либо изменить.

25 ноября 1942 года Кента в очередной раз вызвали на допрос в кабинет Штрюбинга. Там находились шеф гестапо Мюллер, офицеры Панцингер, Копков, Ортман и сам хозяин кабинета. Кенту было предъявлено донесение Карла Гиринга, из которого следовало, что 24 ноября 1942 года капитан абвера Пипе и начальник зондеркоманды «Красная капелла» Гиринг арестовали резидента советской военной разведки в Париже Жана Жильбера. Уже в машине, в которой его везли в гестапо, он назвал свое настоящее имя – Леопольд Треппер и предложил спецслужбам свое сотрудничество.

Гестаповцы внимательно следили за реакцией Кента при ознакомлении с этим документом, но реакции не последовало. Разведчик, прочитав текст, отложил его в сторону и вопросительно посмотрел на Штрюбинга, руководившего допросом. Тот не сдержался и раздраженно спросил, почему Кент не может быть столь же сговорчивым, как и его коллега? Пожав плечами, Кент заметил, что поведение Треппера – это его личное дело.

В 1956 году, как вспоминал А. М Гуревич, сотрудники КГБ СССР провели его очную ставку с Леопольдом Треппером. После ее завершения они

вдвоем вышли из здания на Лубянке. Тогда Анатолий Маркович задал вопрос, который не давал ему покоя долгие годы. «Правда ли, – спросил он, – что сразу после вашего ареста вы сами предложили свое сотрудничество с гестапо или вас заставили это сделать нацисты?». Ответ Л. Треппера был неожиданным: «Гестапо опередило меня. Я собирался сообщить Центру о своем решении сдаться гестапо и путем сотрудничества с ним выявить настоящего предателя».

В центральной тюрьме гестапо Кент провел более месяца. На допросы его вызывали все реже. Периодически ему сообщали о показаниях, данных Леопольдом Треппером, и сердце Кента каждый раз сжималось от тоски. Вместе с тем он не раз убеждался в собственной правоте, когда не доверял Трепперу информацию о новых завербованных членах резидентуры: ни один из агентов, завербованных Кентом после того, как он стал резидентом, гестаповцами арестован не был. Арестам подверглись лишь те, кого знал прежний резидент – Отто, он же Жан Жильбер, он же Леопольд Треппер.

За несколько дней до нового, 1943, года Штрюпинг сообщил Кенту, что гестапо решило начать с Главным разведуправлением Генерального штаба Красной армии крупномасштабную радиоигру Ее цель состояла в налаживании передачи в Москву по радио дезинформации о деятельности вермахта. Ущерб Советскому Союзу от подобной радио-игры мог бы быть огромным. Правда, для этого ГРУ должно было бы поверить в правдивость получаемой информации.

Хорст Копков неожиданно «признался» Кенту, что Леопольд Треппер уже участвует в радиоигре гестапо с Центром. Он добавил, что, если Кент хочет сохранить жизнь себе и Маргарет, он должен к этой игре присоединиться. Для этого его в ближайшее время отправят в Париж.

Кент заявил, что ни в какой радиоигре участвовать не желает даже под угрозой расстрела. Реакция допрашивавших его в этот раз гестаповцев – Штрюбинга и Копкова – была неожиданной: они, ни слова не говоря, вышли из кабинета, желая, вероятно, обсудить сложившуюся ситуацию. В это время оставшаяся в кабинете наедине с Кентом секретарша вдруг сказала, что с пониманием относится к ситуации, в которую он попал, и искренне советует ему не спешить с категоричным ответом.

О предательстве не могло быть и речи. Но в душе Кента зародилась слабая надежда на спасение жизни Маргарет и своей...

Кент начал размышлять над создавшимся положением. Он понимал, что затеянная гестаповцами радио-игра имеет целью не только дезинформировать Центр, но и выявить всех советских разведчиков-нелегалов, находившихся на оккупированных фашистами территориях. Это допустить было нельзя!

Да и за жизнь стоило побороться, потому что расставаться с ней так не хотелось. Особенно, когда тебе нет еще и тридцати, когда в твоем сердце, несмотря на ужасы войны, расцветает любовь к самой очаровательной женщине на свете, к той, которой вместо счастья ты был вынужден принести только боль и страдания. Так быть не должно. За счастье, за чистую совесть нужно бороться. Силы для этого у Кента были.