Читать книгу - "На пути к краху. Русско-японская война 1904-1905 гг. Военно-политическая история - Олег Айрапетов"

После Великобритании императорская чета проследовала во Францию. 12 сентября(5 октября) она прибыла в Шербург и проследовала в столицу Франции. Встреча была очень бурной. К 2-миллионному населению Парижа добавилось 930 тыс. приезжих{694}. Все, что происходило в Париже, получило название «русской недели»{695}. Тут же, с совершенно неожиданной для Берлина, Лондона и Петербурга стороны, пришло сопротивление (во-всяком случае, пассивное) внешнеполитическим проектам императора. Против русского плана активизации действий на Проливах самым категорическим образом выступило правительство Франции, максимальными его уступками русскому союзнику было согласие на дипломатическую поддержку{696}. Впрочем, союз был еще секретом, и даже его сторонники публично вынуждены были называть его «так назывемым»{697}. Впрочем, все было более или менее ясно, и многие понимали, что существенной разницы между словом «союз» и словосочетанием «неизменная дружба» нет{698}.

Точки над «и» были поставлены в августе 1897 г., во время ответного визита президента Франции Ф. Фора. Он также приветствовался, хоть и не столь бурно. Тем не менее это был первый приезд президента республики в Российскую империю{699}. 11(23) августа в Кронштадт прибыла небольшая французская эскадра — два броненосных и один легкий крейсер. Так начиналось посещение Фором Петербурга и его окрестностей. 14(26) августа, выступая с ответным тостом в честь гостя на борту крейсера «Потюо», император сказал: «Я счастлив, что Ваше пребывание между нами создает новые узы между нашими народами, дружественными и союзными, одинаково решившими содействовать всеми своими силами сохранению всеобщего мира, основанного на законности и справедливости»{700}. Впрочем, важные сами по себе, эти слова не сделали отношения союзников более доверительными.

Так или иначе, во второй половине 90-х не только Великобритания не имела прочной поддержки союзника. В этой обстановке император Николай II временно отказался от планов экспедиции на Босфор, и выбрал традиционную политику «слабого соседа» по отношении к Турции. Следует отметить, что в Петербурге сохранялись настороженность и недоверие к нежеланию морских Держав действовать, и, как следствие — сохранялась и готовность к действиям, правда, вынужденным. В 1896 г. часть Держав все же отправила свои суда к берегам Османской империи — английская эскадра находилась у Дарданелл, австрийская — у Салоник, французская — у Бейрута. Зоны особых интересов стран на случай распада или раздела Турции были продемонстрированы довольно явно{701}.

18(30) ноября 1896 г. Нелидов вновь подал записку о необходимости подготовки захвата Проливов{702}. 23 ноября(5 декабря) под председательством императора в Царском Селе было собрано Особое совещание, в котором приняли участие Военный министр ген. П. С. Ванновский, управляющий Морским министерством вице-адмирал П. П. Тыртов, начальник Главного штаба ген. Н. Н. Обручев, управляющий МИДом Н. П. Шишкин, Министр финансов С. Ю. Витте и вызванный в Россию А. И. Нелидов{703}. Министр финансов энергично возражал против изолированных действий в районе Проливов, считая их крайне рискованными. В результате было принято решение действовать исключительно в случае прорыва европейских флотов в Мраморное море и нарушения, таким образом, международных договоров об их закрытии для военных судов. В такой ситуации Нелидов получал право вызвать суда русского Черноморского флота секретной телеграммой. Столь экстраординарные полномочия объяснялись опасностью внезапного развития событий{704}. 11(23) января 1897 г. проект десанта на верхний Босфор был окончательно утвержден императором. Зона его возможных действий не затрагивала Константинополь. В тот же день Николай II утвердил на этот случай и общий план действий — проект «Общей инструкции командующему войсками Одесского Военного округа»{705}.

Опасность действительно была велика, однако кризис на Проливах так и не не состоялся. В итоге единственной страной, немедленно извлекшей из этих событий выгоду, была Германия. Еще в сентябре 1896 г. Вильгельм II вновь посетил Константинополь с частным визитом. На сопровождавшего кайзера статс-секретаря по иностранным делам Бюлова османский монарх произвел впечатление паталогически подозрительной личности: «Особое недоверие султан питал к своим иностранным миссиям, к своему флоту и к электричеству. Для своих заграничных представительств султан изобрел сложную систему шпионажа. За главой миссии следил секретарь, за секретарем — военный атташе, за военным атташе — его товарищ морской атташе, за морским атташе — посол…. Всех этих вещей Вильгельм II не видел, или, скорее, не хотел видеть в своем пристрастии к султану и всему турецкому»{706}. Возможно, причной слепоты кайзера было отсутствие у султана предубеждений к железнодорожным концессиям.

Выбор Германией времени для установления контактов с Абдул-Гамидом был выбран исключительно благополучно. «После армянской резни(1893–1896 гг. — А.О.) султан воспринимался своими братьями-монархами как то холодно, — вспоминал Чарльз Элиот, секретарь британского посольства в Константинополе в 1893–1898 гг., — и этот спонтанный визит христианского императора по пути к Святому Городу вызвал большие толки. Он завершился предоставлением Германии концессии на строительство Багдадской железной дороги…»{707}. Следует отметить, что моральная поддержка Германии пришла как нельзя кстати для турок, опасавшихся, что эскадры европейских держав перейдут от демонстрации флагов к действию. 18 октября 1898 г. германский кайзер вместе со своей супругой снова посетил Константинополь. Это был уже государственный визит, и в столице Оттоманской империи чета Гогенцоллернов задержалась на 4 дня.