Читать книгу - "Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков"

в сырой пещере на корточках по острым камням вряд ли возникло бы у них желание судить-рядить о свойствах скалистой породы. Об этом – в часы бражничества у костра.

Насчёт баб?… Конечно, можно было и о любострастии помыслить, стоя в пряных овеваниях июля (червеня-грозовика), вздохнуть об оставленной дома милушке или о какой-нибудь местной красотке, встреченной возле кузницы у колодца. Но чтобы всю душу отдать такому разговору – это вряд ли. Мужики-то стояли на холме северные, не какие-нибудь галльские петухи.

Очень даже вероятно, что могли они заговорить про политику. Только что отшумела опричнина, продолжался передел земель в пользу бояр, объявлялись заповедные годы. Тысячи кабальных холопов переходили в крепость за долги…

Но опять же, если бы эти мужики стояли на холмах тульских или курских, тогда, безусловно, не могли бы их не уязвлять занозы царских прихотей. Иван Болотников ведь уже родился на Дону. Да и до появления на свет Разина недолго оставалось.

Вообще, «бунташный» семнадцатый век наступал через десять годков… Но, повторюсь, мужики-то наши, Авдей с Федькой Косым, обозревали земли черносошные. Загребущие руки ярых крепостников не дотягивались досюда. У Авдея по старым законам подать уплачена. Косой – в бегах…

Нет, не особо и политика травила им душу.

Значит, остаётся, что перемолвиться на коротком отдыхе в пути к кузнецу могли они только по поводу божественного. Тем более, если принять во внимание, что в эти годы Европа уже кровью откипела в религиозных войнах, а Русь кострами инквизиции только ещё разогревалась перед Расколом.

Да и сам Фёдор-то Косой заряжен был единственно боговедением, напичкан всевозможными историями веры. Как певчая птица часами мог рассказывать о всяческих приключениях пылких любителей высокой духовности.

Ещё один якорь кинем во времени…

В исследуемом нами 1590 году, в этих самых днях июля, в Англии Шекспир писал «Гамлета». Во Франции господа мушкетёры – свои мемуары.

Испания основала десятки городов в Америке…

На Руси – начало получил город Обдорск (Салехард). Отлита была Царь-пушка. Убит царевич Дмитрий, последний из Рюриковичей, что стало одним из толчков Смуты…

28

Поспели к горячему горну. Выправили зубилья. Кузнецу за работу чарку хлебного вина поднесли в шинке и пошагали вокруг озера обратным ходом.

Дольше всех одиноко горящее на небе алое око-облако теперь остыло, сжалось до капли первой звезды – задремал Господь.

Даже птицы умолкли.

Авдей внимал покою. Вслушивался в хруст камней под лаптями. А Косой не унимался.

Задиристым кочетом выскакивал поперёд молодого товарища, чтобы в глаза ему попасть своим покалеченным зраком. И далее в самую глубь – в сердце.

– …Волхвы твои разлюбезные, чудинко, простоваты были. Не изворотливы в помыслах. Древнюю правду в умах несли. Передавали из уст в уста. Это добре. Сесвете. Ибо пока и Христова правда передавалась с языка на язык, до тех пор и она была несомненна. А потом Евангелие, смотри, уже не одно, а сразу несколько по миру пошло гулять. Оттого и поперечье одолело. И люди стали отшатываться обратно к старине.

На подъёме в гору Косой запыхался и примолк.

Отдышавшись и смачно сплюнув, продолжил:

– Слушай, чудинко, то же при князе Владимире было, только не в Киеве, а в Новгороде. Волхв, или по-вашему, по-угорскому, шаман, с хулой на епископа поднялся посередь Торговой площади. Вздумал перевёртышей-христиан гнать с языческой земли. Народу собралось как на вече. С одной стороны встал гнязь Глеб. С другой – этот ваш отчаянный волхв. А впереди – епископ Новгородский. И говорит епископ народу: кто верит волхву – вставайте под его руку. Кто верит Христу – под князеву. Кого будет больше, за теми и правда. Ко князю Глебу прибились только его дружинники. А простые люди – все до одного! слышишь ты, чудинко! – все до одного новгородца встали под волхва. Бунт, я тебе скажу. Истинно бунт! А когда народ от князя отворачивается, что князю остаётся делать? Неужто, как выходило, в язычники записаться вместе с народом? Но тогда из Киева от великого князя, от его начальника, ему смерть придёт за отступ. Значит, надо свою жизнь спасать. Топорик-то серебряный у Глеба всегда был под корзно (под плащом). Волхв прост. А князь хитёр. Волхв на посох опирается. Князь руку на топорище держит. В таком виде подходит он к волхву будто бы для богословского диспута: «А скажи-ка мне, Божий провидец, что будет с тобою сегодня?» Волхв задумался, а потом и отвечает: «Чудо великое сотворю!» Тут князь топорик-то выхватил и одним махом волхву голову надвое раскроил. Вот какое чудо! И пал волхв мертвым. И люди разошлись. Что у них на душу легло после этого, с чем они жить стали и по сейчас живут, ты, чудинко, сам думай. А я тебе так доложу. Им, священникам, теперь и слова не скажи поперёк. Свой ум не смей применить, мигом голова с плеч покатится…

Некоторое время Косой переводил дух после горячечной речи. Метал взгляды на Авдея. Слышит – не слышит. Понял – нет.

Авдея задело.

Просветитель продолжил:

– Со мной как вышло? Семь лет назад перед Пасхой явился я было к попу Благовещенского собора в Москве, к отцу Симеону, на исповедь. Любили мы с ним поговорить. И тут тоже захватило. Сшиблись в споре о поприще дьявольской обители. Поп стоял на том, будто дьявол в земле, в Аиде. А я ему, мол, там одни только чертенята, мелкие бесы, ну, всё рано что кроты. А ведь дьявол – дух тьмы! Попеременке с Господом на небе хозяйничает… Схватились – водой не разлить. Кольями не растыкать. Уж храм под замком, а мы и на паперти спорим. У отца Симеона на подворье – дотемна!

Начали-то с дьявольской обители, а дошли до закона Христова.

Я опять на своём стою: весь закон Христов есть любовь, а пастырь должен только пастве наказы любовные давать.

Храмы, иконы, посты – всё лишнее, чудинко…

Наутро, видать, на трезвую-то голову, Симеон в нашем крике беду почуял. Ведь наушники кругом, слышали мои хулы, донесут и укажут на него как на сообщника.

Опередить решил.

Сам первый доложил владыке Сильвестру. А тот уж и царю нашептал.

Схватили меня ночью. Допрашивали сначала два старца Иосифо-Волоколамского монастыря, и хоть я не запирался, но дыбы не избегнул. Заплечных дел мастера шею свернули, голову расшибли. Становую жилу порвали…

Господь сподобил убежать.

Вышло так.

Лохань стражник спускал ко мне в яму. А я возьми да за верёвку-то и дёрни что есть сил. Он