Читать книгу - "Софья Палеолог - Татьяна Матасова"

Любуясь резными окнами и галереями Ка’ д’Оро — «Золотого дома» Марино Контарини, сегодняшний путешественник пытается вживую представить себе золотые пластины и ультрамариновые вставки, которыми был украшен фасад здания. Русские в XV столетии могли видеть это чудо. Учитывая извечный дефицит золота в Московской Руси, можно только догадываться о том, сколь сильные эмоции испытывали посланники «государя всея Руси», глядя на Ка’д’Оро и вообще на обилие драгоценностей, собранных в городе. Выросшие в темных бревенчатых избах, московские бородачи вполне могли испытать в Венеции культурный шок от «переизбытка красоты».

Даже видавший виды французский посол в Венеции Филипп де Коммин, посетивший город в конце XV века, восхищался им: «Здания… высоки и величественны, все из резного камня. Старые дома сплошь окрашены, остальные же, те, что построены за последние сто лет, имеют фасады из мрамора, доставленного из Истрии, за сотни миль отсюда, и украшены множеством огромных вставок из порфира и серпентина… Это самый великолепный город из всех, что мне удалось повидать».

Многие замечают, что Венеция «до сих пор обладает странной властью над человеческим воображением». Вероятно, соприкоснувшись с венецианской повседневностью, посланники великого князя испытывали восторг… Людей той эпохи пленяли «блеск золота и серебра, многоцветие статуй и живописи на стенах церквей и богатых жилищ, магия витражей…».

Иван III не бывал в Венеции, но, конечно, много слышал о красоте и богатстве Запада и от Софьи, и от прибывших с ней греков. Эти рассказы рождали в великом князе сложное чувство, в котором преобладали восхищение, зависть и презрение. Ему хотелось приобщиться к венецианской роскоши, показав, что он — могущественный государь! — легко может ее себе позволить.

«Дневники» Марино Санудо содержат сведения о том, что зимой 1499 года посланники Ивана III — грек Дмитрий Ралев и его русский спутник Митрофан Карачаров — договорились о покупке для Ивана III шейного украшения — collare, выполненного из золота и инкрустированного драгоценными камнями. Сумма, которую запросили венецианцы, была огромной — 36 тысяч (!) золотых дукатов. Всю сумму «наличными» русские заплатить не могли, и значительная часть средств была отдана пушниной, причем как той, что посланники привезли с собой, так и той, что должна была быть доставлена в Венецию в течение года. Некоторые особенности этой удивительной истории будут рассмотрены в последней главе в связи с политическим кризисом конца XV века. Пока же вернемся к рассказу о московских посланниках.

Проводниками в сказочную Венецию для русских были греки из свиты Софьи. Именно они объясняли своим московским «коллегам» особенности итальянской жизни: они вместе проплывали на лодках мимо рыбного рынка, наполненного «морскими чудищами» вроде омаров и осьминогов, вместе заходили в стеклодувные мастерские на острове Мурано и любовались изменчивой прелестью вечерней Адриатики.

Представить себе «вживую» посланников Ивана III в Венеции — задача не из простых. Но, любуясь гладью лагуны, можно ощутить, что вода, на которой стоит сегодняшний город, — «это та же вода, что несла крестоносцев, купцов, мощи святого Марка, турок, всевозможные грузы… и самое главное, отражала тех, кто когда-либо жил… и бывал в этом городе, всех, кто шел посуху и вброд по его улицам…». Венецианская вода хранит воспоминания и о московских гостях дожа XV века, о их меховых шубах, высоких шапках и окладистых бородах, о их словах, страхах и надеждах. В эту воду канула их усталость после нескольких месяцев дороги из Москвы в Италию, в этой воде отражалась радость их дипломатических успехов.

Но суть Венеции не только в воде. И степень «романтического» восприятия Венеции русскими XV века не стоит преувеличивать. Вероятно, посланники Ивана III находились в некотором напряжении: им необходимо было решать важные государственные задачи в непривычной обстановке и по неизвестным правилам. Книга Карло Барбьери «Руководство для путешественников по Италии», снабженная многочисленными картами и содержащая сведения о ценах, маршрутах и прочую «путевую информацию», вышла в Болонье только в 1775 году. Для русских отсутствие подобного руководства на первых порах делало греков незаменимыми помощниками.

Сама Софья Палеолог, по-видимому, также никогда не бывала в Венеции. В 1465 году она с братьями ехала с Корфу в Рим через Анкону, а о ее проезде через Венецию по пути на Русь в 1472 году данных нет. Но образ Венеции для Софьи был значим. В Венеции о Софье также знали. Венецианский дипломат Амброджо Контарини, посетивший Москву в 1476 году, подчеркнул в своих записках, что Софья — дочь деспота Фомы Палеолога. По его словам, Софья «настоятельно просила передать ее приветствие светлейшей синьории». За этой фразой скрывается не просто форма вежливости. В сознании великой княгини Венеция была городом, приютившим многих ее соотечественников, а венецианцы видели в Софье силу, способную вдохновить Ивана III на антиосманскую борьбу.

В последней четверти XV века в Светлейшей республике было распространено мнение о том, что Иван III хочет начать войну с турками. Сенатор Доменико Малипьеро с уверенностью писал в середине 1470-х годов: «Предполагается, что этот король (Иван III. — Т. М.) в скором времени направится на борьбу с турками, потому что он — зять деспота Фомы Палеолога…» Последние слова примечательны: они обнаруживают прямую связь образа Софьи с образом ее отца, который воспринимался как символ противостояния туркам.

Миф о том, что русский правитель готовился воевать с османами и что именно Софья была тем человеком, который побуждал его к этому, оказался настолько живуч в Италии, что вошел даже в новейшую историографию. Объяснить его можно тем, что и в Риме, и в Венеции обосновалось множество греков, знакомых с идеями их главного заступника в Италии — кардинала Виссариона, последние десятилетия своей жизни посвятившего организации крестового похода против султана. Брак Софьи с московским князем стал одним из важнейших дел кардинала. И сколько-нибудь просвещенные греки, для которых Виссарион был значимой фигурой (а таких было немало), ухватились за идею привлечения Ивана III к антитурецкой борьбе как за спасительную соломинку. Их вдохновляла надежда на то, что наступление на султана будет начато и они вновь вдохнут свежий босфорский воздух и вознесут благодарственные молитвы в храме Святой Софии. Греки, а вслед за ними и венецианцы «всегда… вычитывали больше из писем великих князей, чем в них содержалось».

Но обстоятельства жизни Софьи красноречиво свидетельствуют о том, что венецианцы переоценивали возможности великой княгини. Незадолго до отъезда Семена Толбузина в Венецию Софья родила дочь Елену, и большая часть ее времени и сил отводилась теперь ребенку. Более того, через два месяца после возвращения московского посольства Софья родила еще одну дочь — Феодосию и еще глубже погрузилась в хлопоты материнства. В 1476 году у нее родилась еще одна дочь — Елена, в 1479 году — сын Василий, затем — Юрий, Дмитрий, Евдокия, Елена, Феодосия, Семен, Борис и Андрей… Великой княгине было явно не до антиосманской борьбы.

И всё же надежды итальянских греков на Ивана III отразились в деятельности их московских соотечественников. Эти настроения объясняют верную службу греков из окружения Софьи великому князю ничуть не в меньшей степени, чем их желание устроить свою жизнь и сделать карьеру.