Читать книгу - "От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков"

За весь этот период никаких серьезных действий не было. Были бои под Ригой, не имевшие крупных результатов, но силы нашей армии постепенно обновлялись, и чувствовалось, что весной предстоит новый период наступательных действий. Наступление, предпринятое 7-й армией на Юго-Западном фронте, не дало нам ожидаемой победы, а потому до весны было решено продолжать накопление сил.

В самой Ставке жизнь текла своим чередом. С прибытием адмирала Русина я почти освободился от всякой работы и имел массу свободного времени. Мне очень бы хотелось получить строевое назначение, но, с другой стороны, я опасался, что за два года войны я окажусь отставшим в техническом и тактическом отношениях. Когда я высказал свои пожелания и опасения адмиралу Русину, он вполне со мной согласился и сказал, что постарается предоставить мне место, где мне можно будет постепенно подготовиться к ответственным обязанностям на море, а пока что нужно было подождать.

Вскоре я отправился в командировку в Севастополь и решил непременно выйти в море. Большого похода, однако, не представилось, а потому я попросился у адмирала Эбергарда пойти в виде пассажира на миноносце в обычное блокадное крейсерство. Я сговорился с начальником 1-го дивизиона князем Трубецким, что пойду с ним вместе на миноносце «Пылкий». В назначенный день мы снялись с якоря и пошли вместе с другим миноносцем.

Я уже восемь лет как не плавал на миноносцах, но все же не представлял себе того неприятного сюрприза, который меня ожидал. Как только мы покинули Севастопольскую бухту, стало сильно свежеть, и вскоре начался шторм баллов в восемь. Меня, к моему стыду, форменным образом укачало со всеми последствиями. Трубецкой меня утешил тем, что с английским адмиралом Филимором было то же самое, когда он ходил с ним на миноносце.

По счастью, к утру стало стихать, а в 8 часов, когда я вышел на палубу, уже была прекрасная погода, и только легкое приятное покачивание на неулягшейся еще зыби. После четырехлетней кабинетной работы в штабе было чрезвычайно приятно подышать свежим морским воздухом. Несмотря на январь месяц, температура на солнце была выше 16˚R,^[191] и я мог прогуливаться по палубе в одном кителе, не надевая пальто. Сразу явился колоссальный аппетит, и я выпил с наслаждением два стакана кофе, закусив еще ветчиной, телятиной и яйцами, а в 12 часов, кроме прекрасного обеда, съел еще пробную миску командного борща, который мне показался необычайно вкусным.

В 10 утра мы подошли к Зонгулдаку. Начальник дивизиона не имел разрешения вступать в перестрелку с береговыми батареями, а потому заявил мне, что приблизится только не ближе дальности берегового огня, т. е. семи или восьми миль. С этой дистанции я мог рассмотреть в зрительную трубу стоящий в гавани пароход и некоторые строения на берегу. Тем не менее мы потихоньку все приближались и приближались, пока на берегу не вспыхнули вдруг два огонька и не послышалось характерное жужжание приближающихся снарядов. Оба были перелеты, но один упал довольно близко от миноносца. Вслед за первыми ласточками прилетели и другие, но миноносец уже дал большой ход и быстро вышел из опасной сферы. Я проверил свои ощущения – сильно ли я отвык от постоянного обстрела в Порт-Артуре, и убедился, что не очень. Далее мы пошли вдоль анатолийского берега, и Трубецкой мне показывал в разных местах остовы выкинувшихся на берег турецких пароходов. Самое большое кладбище было в Эрегли, там торчало из воды много мачт и труб.

Около 2 часов мы подошли к Босфору, не видав ни одного дыма, ни паруса. Единственным развлечением был расстрел двух плавающих мин, вероятно, оторвавшихся от нашего заграждения у Босфора. Босфор я видел только издали, так как Трубецкой не желал приближаться близко, чтобы сохранить за собой свободными пути отступления на случай внезапного появления противника с тыла. От Босфора мы прошли миль двадцать вдоль европейского берега, а затем свернули в море. Часов около пяти, когда мы с Трубецким сидели в его каюте и мирно пили чай, вдруг вбежал вахтенный унтер-офицер и доложил, что на востоке виден густой дым, по-видимому, от большого военного корабля. Трубецкой стремительно выскочил наверх, а я, о стыд! почувствовал, что заболел «гебенитом» в острой форме. Во рту внезапно пересохло, и дыхание сперлось. Какое счастье, что меня никто в это время не видел. Через несколько минут, собрав всю свою волю, я уже небрежной походкой, по-видимому, спокойно, прошел на мостик и, пожалуй, чересчур равнодушным голосом спросил Трубецкого о причине тревоги. Тот посмотрел на меня с некоторым любопытством и, как мне показалось, лукавством, и ответил: