Читать книгу - "Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма - Том Рейсс"

14 июля епископ Талейран под проливным дождем на глазах у сотен тысяч людей поднялся на специально воздвигнутый Алтарь нации, чтобы благословить собрание. Масштабный военный оркестр сыграл специально адаптированный церковный гимн. И епископ, и Алтарь служили символом смешения государства и церкви – процесса, уже становящегося одной из характерных черт Революции. На Алтаре было написано:

Нация, Закон, Король[465]

Нация – это ты

Закон – это ты

Король – это хранитель Закона

Генерал Лафайет, герой еще американской Войны за независимость, произнес клятву. Его примеру последовал лично король Людовик. Впервые Людовик использовал новый титул, Король французов[466], а не Король Франции, что символизировало его долг перед народом. Он поклялся «использовать всю власть, данную мне Конституцией, чтобы содействовать декретам Национальной ассамблеи». Толпа принялась скандировать лозунги, которые стали лейтмотивом того лета: «Французы, мы свободны[467], мы – братья! Да здравствует нация, закон, король!»

Над полем развивались знамена полков Национальной гвардии со всей Франции, а среди них также реял первый американский флаг, когда-либо поднятый за пределами Соединенных Штатов[468](его привезла делегация США во главе с Джоном Полом Джонсом и Томом Пейном).

Затем настал черед пира и балов[469], которые продолжались дни и ночи напролет. Перед людьми выступили тысячи актеров, оперных певцов и музыкантов. По всему городу прокатились масштабные банкеты, устроенные вскладчину представителями различных классов и политических групп. (Остатки трапез передавались тысячам нуждающихся парижских бедняков; представителей низших слоев общества на ужин пригласить никто не озаботился.) Многие парижане демонстрировали энтузиазм и приверженность идее братства, предоставляя приезжим бесплатный ночлег и стол в своих домах. В тот июль революционные грезы, казалось, воплощались в жизнь на глазах, а люди всех сословий и слоев общества праздновали вместе. На этом фоне явный энтузиазм Людовика[470]выглядел столь же необычно, как и все остальное. Он разрешил солдатам Национальной гвардии со всей страны пользоваться его библиотекой и гулять по ботаническому саду. За неделю до праздника он лично прибыл на Марсово поле, чтобы проконтролировать ход подготовки. Вместо пленника Революции Людовик летом 1790 года стал активным ее участником. Долго так продолжаться не могло.

* * *

Летом предыдущего года, еще до падения Бастилии, младший брат Людовика, Карл, сбежал из страны и нашел пристанище на территории его тестя – короля Пьемонта-Сардинии. Это королевство, расположенное на юго-восточной границе Франции и управляемое Савойской династией, было самым сильным из множества мелких монархий, которые впоследствии станут Италией. На территории Пьемонта-Сардинии находились богатые, важные города вроде Милана, большая часть Французских Альп, а также районы современной Франции, в том числе Ницца. За несколько следующих лет сотни тысяч эмигрантов из аристократических семей[471](именно тогда, собственно, и появилось слово «эмигрант») переберутся в Пьемонт-Сардинию и соседние монархии. Эти люди охотно присоединятся к контрреволюционным силам, желая восстановить Старый порядок во Франции. Но эмигранты мало что могли сделать без поддержки со стороны какого-нибудь европейского государства, располагавшего значительной армией. А их призывы о помощи к великим державам по большей части не находили отклика.

С какой бы симпатией европейские правители ни относились лично к Людовику и Бурбонам, ни одно из государств пока не видело серьезных причин вмешиваться во внутренние дела Франции. Большинство соседей полагали, что (согласно традиционной политике баланса сил) слабость Франции пойдет им только на пользу. Им и в голову не приходило, что Революция может пересечь национальные границы и угрожать их собственным уютным монархиям. Даже самый последовательный противник Французской революции – Эдмунд Берк – был убежден, что французы, «наши враги, сделали работу за нас[472]так, как никогда не смогли бы сделать двадцать [битв при] Рамильи или Гохштедте», то есть ослабили способность своей страны выступать в качестве мощной державы более, чем любое из известных поражений на поле боя. Никто пока не предполагал, что государство, «ослабленное революцией», может представлять серьезную военную угрозу для соседей. Мысль о том, что революция в принципе способна сделать страну сильнее, даже не рассматривалась.

Англия – главная соперница Франции, – естественно, не была склонна помогать Бурбонам, и, пока британские политики левого толка восхваляли Революцию, остальные откровенно злорадствовали по поводу печального положения Людовика XVI. Так ему и надо за поддержку Американской революции. Ее идеология рикошетом ударила по нему самому (вот доказательство того, что Бог – протестант). Занятые проблемами Восточной Европы, ни Россия, ни Пруссия не демонстрировали ни малейшего желания вмешиваться во французские дела. Испания была слишком слаба, чтобы действовать в одиночку или возглавить какую-нибудь коалицию. В том же положении находились мелкие монархии вроде Пьемонта-Сардинии. Они охотно принимали эмигрантов, но вовсе не рвались нападать на революционную Францию.

Последней и лучшей надеждой Людовика на помощь оставался брат его жены, австрийский император Леопольд. Если не считать самого Людовика, Леопольд был сильнейшим монархом Европы. В восемнадцатом веке в состав Австрии входила большая часть территорий Священной Римской империи германской нации – огромного мультиязычного конгломерата государств, возникшего в позднем Средневековье и включавшего некоторые богатейшие земли современных Германии и Италии, а также ряд других областей как Восточной, так и Западной Европы. Многие из этих княжеств граничили с Францией, и, хотя Вена напрямую не контролировала их, она состояла в тесном союзе с их правителями (так было, например, в случае с Пьемонтом-Сардинией). За последние несколько веков французы и австрийцы не раз воевали друг с другом за приграничные земли. Однако с 1750-х годов и особенно после брака Людовика и Марии-Антуанетты Австрия и Франция находились пусть в ненадежном, но все-таки союзе. Если и был монарх, обязанный прийти на помощь королю Людовику, то это Леопольд. Впрочем, австрийский император тоже отказался нападать на Францию. Как и прочие европейские государства, Австрия была потрясена Революцией и боялась ее распространения, но также с удовольствием наблюдала, как Франция, эта вечная вершительница судеб континента, вынуждена поубавить спесь.