Читать книгу - "Нефертити - Мишель Моран"

Аменхотеп поднялся на помост и уселся на трон.

— Лошади из Вавилона не прибыли, а египетские скакуны мне надоели. Кроме того, верховный жрец Атона нашел для нас скульптора.

Он оглядел зал и остановил взгляд на иноземцах, которые поглаживали курчавые бороды.

— Это что такое? — спросил он.

Отец поклонился:

— Это послы из Миттани, ваше величество.

— Какое нам дело до Миттани? Отошли их.

Послы принялись обеспокоенно переглядываться.

— Отошли их! — громко повторил Аменхотеп.

Послы тут же встали и гуськом потянулись к выходу.

— Встретимся позже, — негромко, спокойно произнес им вслед отец.

Аменхотеп удобно устроился на троне. Теперь, с появлением Панахеси, в Зале приемов собралась толпа, состоявшая из музыкантов и дочерей визирей. Панахеси, явившийся сюда со стройплощадки ради того, чтобы представить фараону нового скульптора, вышел к помосту.

— Привести ли скульптора, ваше величество?

— Да. Пусть войдет.

Двери Зала приемов распахнулись, и все придворные повернулись ко входу. Скульптор вошел. Он был одет словно царь: на нем был длинный парик с золотыми бусинами, и сурьмы на нем было больше, чем считалось подобающим для мужчины. Скульптор подошел к помосту и низко поклонился:

— О ваше всемилостивейшее величество! — Он был красив, как красива женщина, надевшая свои лучшие драгоценности и подкрасившаяся хной. — Верховный жрец Атона сказал, что твоему дворцу потребовался скульптор. Меня зовут Тутмос, и если на то будет воля вашего величества, я прославлю ваши лики навеки!

По залу пробежал взволнованный гомон. Нефертити, тоже восседавшая на троне, подалась вперед.

— Мы хотим, чтобы они не были подобны другим, — предостерегла она.

— Не будут, — пообещал Тутмос. — Ибо никогда еще не было царицы, равной вам по красоте, и фараона, что выказал бы подобное мужество.

Видно было, что Аменхотеп настороженно относится к этому человеку, более красивому, чем он сам. Но Нефертити была тронута его словами.

— Мы хотим, чтобы ты сегодня же изваял нас! — объявила она, и Аменхотеп холодно кивнул. — Тогда мы увидим, вправду ли ты настолько хорош, как о тебе говорят!

Придворные встали. Мы вышли в коридор, и Панахеси тут же пристроился поближе к Аменхотепу.

— Полагаю, ваше величество, вы сами убедитесь, что это — наилучший скульптор во всем Египте, — предрек он.

Для Тутмоса приготовили временную мастерскую. Панахеси отворил двери. Окна в мастерской были открыты, а столы завалены красками и глиной. Тут было все, что могло потребоваться художнику: тростниковые ручки и папирус, чаши с белым порошком и толченым лазуритом. Здесь же был устроен помост.

Тутмос предложил руку Нефертити и сопроводил ее до ее трона. При виде подобной фамильярности визири принялись перешептываться, но в движении скульптора не чувствовалось ни капли заигрывания.

— С чего начнем, ваше величество? С резьбы по камню, — скульптор взмахнул свободной рукой, — или с раскрашенного изваяния?

— С изваяния, — решила Нефертити, и Тутмос согласно кивнул.

Полсотни придворных расселись, словно приготовились наблюдать за танцовщицами или слушать певицу, подыгрывающую себе на лире. Скульптор вопросительно взглянул на царя.

— И как ваше величество желает быть изображенным?

Поколебавшись мгновение, Аменхотеп ответил:

— Как Атон на земле.

Теперь заколебался скульптор.

— Как жизнь и смерть одновременно?

— Как мужчина и женщина одновременно. Как начало и конец. Как столь великая сила, что никто не может прикоснуться к ее божественности. И я хочу, чтобы мое лицо было узнаваемо.

Тутмос помедлил.

— Чтобы оно было в точности таким, как есть, ваше высочество?

— Сильнее.

По рядам придворных поползли шепотки. Уже тысячу лет, вне зависимости от внешности фараона — был ли он толстым, низкорослым или старым — изображали в храмах и гробницах молодым и стройным, с безукоризненно подведенными глазами, с безупречно уложенными волосами. Теперь же Аменхотеп пожелал, чтобы в вечность смотрело его собственное лицо, его миндалевидные глаза и узкие скулы, его полные губы и вьющиеся волосы.

Тутмос задумчиво склонил голову.

— Я сделаю набросок на папирусе. Когда он будет готов, вы сможете решить, устраивает ли вас сходство. Если его величество будет доволен, я высеку изображение в камне.

— А я? — нетерпеливо спросила Нефертити.

— С вами мне останется лишь быть верным истине, — улыбнулся Тутмос. — Ибо никто не в силах улучшить облик ее величества.

Нефертити с довольным видом откинулась на спинку трона, приготовленного для этого дня.

Мы смотрели, как тростниковое перо летает над папирусом; две дюжины глаз придирчиво следили, как скульптор трудится у широкого бронзового мольберта, установленного в центре комнаты. Пока мы наблюдали за возникающим на папирусе изображением, Тутмос развлекал нас, рассказывая историю своей жизни. Началом ее было безотрадное детство в Фивах, полное тяжкого труда. Отец Тутмоса был пекарем, и, когда его мать умерла, Тутмос занял ее место у отцовских печей — месил тесто и закладывал хлебы в печь. Приходившие за хлебом женщины поглядывали на темноволосого, зеленоглазого мальчика — да и мужчины тоже поглядывали, в особенности молодые жрецы Амона. Затем, в один прекрасный день, в пекарню зашел известный скульптор, и, когда он увидел у печей Тутмоса, он узрел в нем свою следующую модель для изваяния Амона.

— Знаменитый скульптор Бек спросил меня, соглашусь ли я позировать ему. Он, конечно же, собирался мне заплатить, и отец велел мне соглашаться. У него кроме меня было еще семь сыновей. Зачем ему был еще и я? А попав в мастерскую, я нашел там свое призвание. Бек взял меня в ученики, и через два года у меня была собственная мастерская в Мемфисе.

Тутмос отошел от мольберта, и все увидели, над чем же он трудился.

Стоявшие передо мной визири, все как один, подались вперед, и мне пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть, что он нарисовал. Это был портрет Аменхотепа; благородное лицо царя наполовину скрывала тень. Глаза на портрете были больше, чем на самом деле, а подбородок художник изобразил более удлиненным и более грозным. В лице фараона было нечто такое, отчего он выглядел одновременно и женственно, и мужественно, и гневно, и милосердно, готовым вещать и готовым внимать. Это было запоминающееся лицо, яркое и выразительное. Лицо человека, которому нет равных.

Тутмос развернул мольберт к фараону, восседающему на троне, и все затаили дыхание, ожидая, что тот скажет.

— Великолепно… — прошептала Нефертити.