Читать книгу - "Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова"

Наконец был назначен день праздника. Начались приготовления: шили флаги, нашивали слова по-английски, готовили плошки, разноцветные стаканчики для иллюминации дома. Услышав о намерении Герцена праздновать освобождение крестьян, князь Голицын вызвался написать квартет, который он назвал «Emancipation» и исполнил его у нас в день празднества.

В назначенный день с утра было не очень много гостей, только русские и поляки. Между прочими Мартьянов, князь Петр Владимирович Долгоруков, граф Уваров; Тхоржевский приехал позже всех; помню, мы были все в салоне, когда он вошел.

– Александр Иванович, невеселый праздник, в Варшаве русские льют кровь поляков! – сказал Тхоржевский, запыхавшись.

– Что такое? – вскричал Герцен.

– Не может быть! – кричали другие.

Тхоржевский вынул из кармана фотографические карточки убитых, только что полученные им из Варшавы.

– Там были демонстрации, – рассказывал Тхоржевский, – поляки молились на улицах, вдруг раздалась команда, русские выстрелы положили несколько человек коленопреклоненных.

Все окружили Тхоржевского, рассматривали карточки убитых. Герцен был бледен и молчалив. Лицо его омрачилось, беспокойное, тревожное, грустное выражение сменило спокойное и светлое.

Жюль доложил, что обед подан. Все спустились в столовую, на всех лицах заметно было тяжелое настроение. Обед прошел тихо. Когда подали шампанское, Герцен встал с бокалом в руке и провозгласил тост за Россию, за ее преуспеяние, благоденствие, совершенствование и прочее. Все встали с бокалами в руках, горячо отвечали, провозглашая другие тосты, и чокались горячо. У всех сердце усиленно билось…

Герцен сказал краткую речь, из которой помню начало: «Господа, наш праздник омрачен неожиданной вестью; кровь льется в Варшаве, славянская кровь, и льют ее братья славяне!» Всё стихло, все молча уселись на свои места.

Вечером дом был освещен; развевались флаги; князь Голицын дирижировал квартет в салоне. По приглашению Герцена в «Колоколе» собрались, кроме русских и поляков, итальянские эмигранты с Мадзини и Саффи, французские, между которыми выделялись Луи Блан и Таландье; немцы, англичане и много незнакомых поляков и русских.

Минутами казалось, что Герцен забывал о варшавских событиях, оживлялся. Раз даже стал на стул и с одушевлением сказал: «Новая эра настает для России, и мы будем, господа, в России, я не отчаиваюсь, 19 февраля великий день!» Ему отвечали восторженно Кельсиев и какие-то незнакомые соотечественники. Было так много народу на этом празднике, что никто не мог сесть. Даже кругом нашего дома стояла густая толпа, так что полицейские весь вечер охраняли наш дом от воров.

Какой-то фотограф снял вид с нашего дома, освещенного, украшенного флагами. На крыльце виднелась фигура князя Юрия Николаевича Голицына. Эта фотография находилась на обложке напечатанного квартета «Emancipation» князя Голицына. Один экземпляр у меня сохранился, но был отобран вместе с книгами на русской границе.

Через несколько дней после этого празднества Герцен написал статью под заглавием «Mater dolorosa», в которой выражал сочувствие пострадавшим полякам, и напечатал ее в ближайшем номере «Колокола». Прочитав эту горячую статью, Мартьянов пришел к Герцену и сказал ему: «Похоронили вы, Александр Иванович, сегодня “Колокол”. Нет, уж теперь вы его не воскресите, похоронили».

Итак, первый удар «Колоколу» был нанесен самим Герценом тем, что он показал сочувствие к пострадавшей Польше. Самолюбие было оскорблено, и все мало-помалу отвернулись от лондонских изданий. Второй удар «Колоколу» был нанесен позже Михаилом Александровичем Бакуниным. Однажды после обеда мы сидели все вместе, когда почтальон позвонил, и Герцену подали огромное письмо. Оно было от Бакунина, который писал из Америки, описывал свое бегство из Сибири, сочувствие к нему в Америке.