Читать книгу - "Вне закона - Овидий Горчаков"

Из Ветринского отряда, расположенного близ лагеря Аксеныча, по приказу Самсонова пришел к нам с женой Людой и группой санитарок врач-хирург Юрий Никитич Мурашев, недавний выпускник Минского мединститута. Он основал в головном отряде санчасть. Не верилось, что Никитич, этот маленький, по-мальчишески застенчивый, неказистый и робкий на вид человек, укрывал в Ветринском лазарете, под носом у немцев, больного еврея, что еще до нашего прихода в поселок он готовился уйти в лес, накопил уйму медикаментов.

Но не из-за желания перекинуться словцом с хорошим человеком и не с жалобами на здоровье толпятся свободные от ратных дел молодцы вокруг шалашей санчасти. В лагере появились девушки: первая красавица Ветринки полная, томная Ольга, худенькая, молчаливая, грустная Инна, хорошенькая, бойкая Женя. Я тоже часто заглядываю в санчасть, высматриваю, не появится ли та девушка с загорелым лицом и светлыми, как спелая пшеница, волосами. Но она не появляется, а я никак не могу улучить свободную минуту, чтобы сбегать в лагерь Ветринского отряда. А хлопцы топчут траву вокруг шалашей санчасти, острят грубовато, ржут:

– Вот это товар! Первый сорт!

– Пожиже развести эту Оленьку…

– Таким прессом сено в копнах хорошо уминать!

Сам капитан заходит иногда как бы невзначай к Юрию Никитичу, с загадочной улыбкой поглядывает на пышнотелую санитарку Ольгу. Та хмурит свои близорукие продувные глаза на любого мужчину, особенно призывно и многообещающе поглядывает на командиров, а на самого Самсонова, кокетливо поигрывая кашемировым платком, смотрит так завлекательно, сладко и томно, с таким восхищением…

Навещает Самсонов и Верочку, подругу Богомаза, подолгу сидит с ней возле «цыганского фургона». Верочка тоскует без Богомаза, а капитан посмеивается над ее страхами, подшучивает над ее любовью, и голос его стелется бархатом…

Чаще всего заглядывается командир на свою миловидную десантницу Надю Колесникову. Правда, даже новому отрядному водовозу, четырнадцатилетнему Боровику, отлично известно, что Надя отчаянно влюбилась в красавца Ваську Козлова, десантника из группы Иванова.

Началось у них нескладно. Как-то Надя, явно заинтересовавшись Васькой, спросила этого мрачноватого, нервного парня:

– Отчего, Вася, друзей у вас совсем нет?

– Оттого, что дураков не терплю. И дур тоже, – брякнул Козлов.

Надя не на шутку обиделась.

Но потом я сам однажды видел, когда мы переходили вброд речушку, как Козлов, смеясь, подхватил Надю на руки и перенес на другой берег. Надя все еще дулась: «Я такой же партизан, как все!» Но всю дорогу до лагеря я почему-то ревниво перехватывал взгляды, бросаемые Надей на Козлова. Надя мне нравилась, но, кажется, еще больше нравится теперь ветринская Алеся.

«Любовь зла, полюбишь и козла», – горько острят отвергнутые Надины вздыхатели, имея в виду Ваську Козлова. Раньше Надя говорила всем ухажерам: «Я прилетела сюда не для того, чтобы женихов искать», а теперь – сердцу и на войне не прикажешь – вместе с Васькой ходит она на задания, уединившись под вечер, лежат они до звездного света на городищенском холме, шепчутся о каких-то своих секретах. Однако от внимания даже такого беспристрастного наблюдателя, как Боровик, не ускользнуло то многозначительное обстоятельство, что спят они в разных шалашах: Надя – с Аллой у минеров, Василий – с разведчиками Иванова.

У Нади и Самсонова незаметно установились какие-то не совсем понятные для нас взаимоотношения. Сразу же после прихода на Городище капитан стал частенько вызывать Надю в свой шалаш, подолгу задерживал ее там перед тем, как отправить в разведку, а раза два вообще оставлял в лагере. Однажды мы видели, как Надя, расстроенная, сердитая, с пылающими щеками, вылетела из штабного шалаша. По всему было видно, что ей очень хотелось изо всей силы хлопнуть дверью, но ведь дверей в шалашах не бывает.

После этого случая командир стал безукоризненно вежлив и холодно официален со своей десантницей. В то же время он безо всякой мотивировки отменил правило, по которому девушки освобождались от караульной службы. Теперь Надя всячески избегает командира, а при вынужденной встрече с ним держится дерзко и заносчиво. Самсонов помалкивает, губы его улыбаются, а глаза скрытно темнеют…

Кое о чем мы, десантники, конечно, догадываемся, но, свято оберегая авторитет командира, авторитет всей нашей группы, мы не осмеливаемся делиться даже друг с другом догадками и подозрениями.

Трудно девушке-партизанке, очень трудно. Куда трудней, чем сверстникам ее, парням. Большой силой духа и твердой волей должна обладать девушка, пришедшая в отряд не за тем, чтобы сделаться командирской любовницей или отрядной приживалкой. Нужно уметь отшить зарвавшегося ухажера, нужно поставить себя на одну ногу с рядовым партизаном и ни на шаг не отставать ни в бою, ни в походе. И если не дрогнет решимость девушки, не испугают ее опасности в лагере и вне его, то станет она настоящей партизанкой. И тогда ни один отрядный ловелас не посмеет подкатиться к ней с оскорбительным предложением.

Надя Колесникова – настоящая партизанка. Десантники гордятся ею. «Наша Надя», – говорят мои друзья и сожалеют втихомолку о том, что Надин выбор пал на чужака – на Ваську Козлова. Правда, он и десантник, и москвич, но из другой группы – Иванова. Ну почему, Надя, отвергла ты даже такого лихого кавалера, как Лешка Кухарченко? Лешка, кстати, тоже поражен: он вообще не понимает девушек, которые не влюбляются в него незамедлительно, отчаянно и самозабвенно.

Надя – любимица отряда. Столько наивного, незрелого, ребяческого, столько мальчишески-озорного еще в этой недоучившейся московской студентке, в ее тяге к риску и приключениям, так много неожиданного, изменчивого, но всегда искреннего, чистосердечного в этом еще не развернувшемся характере! Храбрость ее чем-то сродни храбрости Лешки-атамана – азартная, безрассудная. Она хорошая диверсантка и никуда не годная разведчица. Для агентурной работы ей не хватает выдержки, хладнокровия, способности к трезвому расчету. Честная, непримиримая прямота ее – прямота Володьки Щелкунова. За всю свою жизнь, наверно, не сказала она ни одного лживого слова. «Мировая девка!» – с восхищением и грубоватой нежностью говорят о ней в отряде. «Казак-девка!» И многим парням не дают покоя ее чуть раскосые серые, с влажным блеском глаза, в которых играют озорные рыжие искорки, калмыцкие скулы, улыбка полных губ, ее коротко, по-мальчишески остриженные вьющиеся светло-каштановые волосы с задорным чубом, выбивающимся из-под темно-синего, очень идущего ей берета. «Казак-девка» носит офицерский мундир, туго облегающий девичью грудь, крепко стянутый командирский ремень, заправленные в хромовые сапожки галифе защитного цвета, а поверх – узкую, короткую, до колен, синюю юбку. Ее маленькие, по-детски пухлые руки одинаково хорошо владеют и пистолетом и пудреницей. Только пудреницу она свою в Москве оставила… Надя не только одевается, но и вооружается с чисто женским изяществом: став разведчицей, она перестала таскать слишком большой и тяжелый для нее полуавтомат, носит только подаренный ей Васькой Козловым крохотный, красивый трофейный кортик и похожий на игрушку «беби-браунинг» в щегольской ярко-желтой кобуре. Этот «беби-браунинг», отобранный у вейновской «Салтычихи», подарил Наде капитан – «За образцовое выполнение разведывательных заданий командования».