Читать книгу - "Боярское царство. Тайна смерти Петра II - Адель Алексеева"

В выражении лица княжны Долгорукой было что-то капризное, особенно в надменной гримасе и в холодном взгляде.

Когда я появилась в России, всё ещё было полно воспоминаний о Петре Великом. Ты интересовалась личностью русского царя, называла его героем с большой буквы и просила, чтобы я писала о нём всё, что слышала. Пётр отнюдь не выглядел тем варваром, каким его представляли в Европе. В молодые годы он воспылал страстью к дочери одного немца — Анне Монс и весьма усердно за ней ухаживал. В конце концов она уступила и стала его любовницей. В течение многих лет (кажется, лет 10) Пётр, уже даже будучи женат, постоянно ездил с ней на окраину Москвы, любил её с редкой нежностью, и многие говорили, что общение с ней облагораживало этого Героя. Ты слушаешь меня, тебе не скучно?.. Благодарю! Ах, сколь играючи обращаются с нами судьба и случай!

Однажды Пётр I поехал осматривать построенную им в море крепость. Его сопровождали иностранные министры. Когда они шли по мосткам, польский министр упал в воду и, представь себе, утонул, несмотря на все попытки спасти его. Когда вытащили тело, император приказал достать из его карманов бумаги и запечатать на виду у всех. Но тут из кармана выпал портрет. Пётр подобрал его. Каково же было его удивление, когда в том портрете узнал он свою возлюбленную! Царя охватил гнев, и он тотчас же приказал вскрыть те бумаги. В них оказалось несколько писем Анны Монс, адресованных покойному, причём с выражением самых горячих чувств. Пётр приказал доставить к нему неверную женщину. Она стала отрицать связь с поляком, тогда царь показал миниатюру с её портретом и письма, сообщил Анне о его смерти. Когда она услышала о гибели своего тайного любовника, то залилась горючими слезами. Гнев Петра был ужасен, казалось, он готов убить Анну. И вдруг… он заплакал. А потом сказал, что всё прощает… Подумай только: он её обожал, а она так обманывала его! Но он понимал, что приказать кого-то любить невозможно, нельзя завоевать сердечную склонность, и тогда он сказал ей: «Вас я ненавидеть не могу, а себя ненавижу за слабость. Но я заслужил бы совершенного презрения, если бы продолжал жить с вами. Поэтому уйдите с глаз моих, пока я ещё в силах сдержать свой гнев, иначе я за себя не отвечаю… — И добавил уже спокойно: — Вы никогда не будете нуждаться, но я не желаю вас больше видеть».

Почему я рассказываю тебе эту историю? Мне кажется, что в ней есть что-то общее с историей Петра II. Юный император был совершенно неопытен в любовных делах. Не успев никого полюбить, он сделался игрушкой в чужих руках…

Так вот, я наблюдала Екатерину Долгорукую в салоне супруги министра. Она приезжала туда ненадолго и почему-то спешно удалилась. Остальные гости (в основном русские) стали играть в карты. Я вообще недоумевала, почему знатные люди так много времени тратят на игру, и размышляла о человеческих слабостях. У нас в Лондоне, особенно при королевском дворе, играли редко, а азартными играми совсем не увлекались, как это делали французы, итальянцы, русские.

Я заметила, что княжна Екатерина к картам относилась с пренебрежением, но дело было даже не в пренебрежении, а в том, что её занимало другое: сердце её было преисполнено нежной страстью, и уходила она неспроста: была безумно влюблена в офицера из свиты австрийского посланника — некоего Миллюзимо…

Как-то в Петергофе давали бал, и Екатерина танцевала с этим австрийцем. Боже мой, как цвело, как сияло её лицо! И вдруг переменилась, рассердилась и стала танцевать с Остерманом! Тот спросил её: отчего она бросила таланта, красавца и танцует с ним, стариком? «Ах, он провинился предо мною!» — капризно ответствовала она. В другой раз я от неё услышала: «Мой нрав очень трудный: когда я вижу солнце, я думаю, что его скоро закроет туча; когда вижу старое дерево — думаю, что оно может на меня упасть. Мне всего мало! И книг (а она много читала), и кавалеров, и власти…»

Такова она была, надменная Екатерина. На том же балу её пригласил юный император, и она вдруг стала так прижиматься к нему, что некоторым стало неловко глядеть на это… Куда подевалось кроткое выражение лица, которым она меня подкупила при первой встрече?»

Екатерина, эта роковая красавица, судя по воспоминаниям ссыльных, притягивала к себе ссоры и неприятности. Она требовала, чтобы к ней обращались «ваше величество». В дороге, когда солдаты потребовали, чтобы она сняла с руки перстень (царский!), она с вызовом бросила: «Только вместе с пальцем!» Когда прислали новых солдат и смазливого офицера, она повелевала им, как во времена Средневековья. Как тут не вспомнить балладу о красавице, которая сказала: «Коли меня, мой рыцарь верный, ты любишь так, как говоришь, ты мне перчатку возвратишь!» — и бросила перчатку в клетку со львами.

Однако, если тот офицер-рыцарь пытался перейти границу, красавица требовала защиты у братьев, и в результате возникали потасовки.

Однажды своенравная женщина услышала за спиной: «Это вторая невеста почившего в бозе императора Петра». Резко обернувшись, она крикнула: «Не вторая, а первая!»

Звали того почитателя княжны капитан Овцын, был он храбр и пригож собою. И в скором времени его забрали в экспедицию, к Витусу Берингу… По воле Бирона или благодаря его храбрости — неизвестно.

И всё же даже таких избалованных гордячек, как Долгорукая, Сибирь заставляет смириться, терпеть, приспосабливаться и ждать светлого часа, красоты полярного сияния и — окончания ссылки. Для Екатерины Алексеевны конец наступил осенью 1740 года, спустя десять (!!) лет, — уже после смерти «злыдарихи»… Однако Катерину ждала не воля вольная, не Москва, а… женский монастырь.

Быть может, там, в одинокой келье, обрела она смирение? Увы! Княжна и там, под Томском, оставалась сама собой, не смирила нрава.

Она и в монастыре требовала, чтобы обращались к ней не иначе как к «государыне-императрице», а с монахинями и игуменьей разговаривала так, будто это её рабыни. Как-то раз мать игуменья в сердцах замахнулась на неё чётками — Екатерина повернулась и, с презрением глядя на неё, крикнула: «Надобно и во тьме свет видеть! Я — княжна, ты — холопка». После чего окно в её келье наглухо заколотили.

Мучительно переносила Екатерина то, что её ставили в один ряд с прислужницами. Красивая, честолюбивая, темпераментная — такой оставалась княжна до конца, до того дня, когда на престол ступила Елизавета Петровна (дочь Петра I).

Наконец пришёл указ об её освобождении.

В путь, в дорогу! Как говорится, в таких условиях «бедному собраться — только подпоясаться». Зато дорога — снова по кочкам да болотам, по глухим и мрачным местам. В последний вечер Екатерина стояла, глядя на жидкий свет заходящего солнца. Небо покрылось пеленой, и опустился туман. Он густел, густел, уже не было видно деревьев на той стороне реки…

Арестантку-монахиню сопровождали солдаты. Глушь проезжих мест её поражала. Как только садилось солнце — всё погружалось во мрак. Тьма египетская! На поставах-ночёвках угнетали княжну дурные запахи, жара, пугали насекомые. Княжна содрогалась, слушая шуршание за печкой…

Молчаливые местные мужики и бабы оглядывали её с любопытством, дети разбегались, если приблизится к ним, — бросались наутёк. Похоже, что здесь ещё пребывали в представлении, что Россией правит Пётр I, настоящий антихрист.