Читать книгу - "Ощепков - Александр Куланов"

Отвечая на требование Центра подыскать надежных людей на должности маршрут-агентов, Василий Ощепков писал: «Завербовать кого-либо для связи нельзя, и здесь нет таких людей, все люди, которые продадут и выдадут. По поводу последней передачи я хотел бы высказаться отрицательно, так как, если бы не “Митрич”, случайно оказавшийся в Токио, я провалился бы с головой. В дальнейшем ни под каким видом не телеграфируйте мне… Связь — лишь через “Митрича”, он — хоккайдскому консулу, а тот — своей связью»^[224].

Это послание примечательно сразу по нескольким причинам. Во-первых, очевидно, что искать кандидата на место курьера среди русских эмигрантов, значительную часть которых в Японии составляли бывшие колчаковские офицеры, семеновские казаки и ушедшие вслед за ними, обозленные и на красных, и на белых, и на всю эмиграцию разом, крепкие сибирские мужики и предприниматели, было крайне опасно. Нет сомнений в том, что в конце концов среди них нашлись бы люди, разочаровавшиеся в жизни вдали от родины и мечтающие вернуться домой, в Россию, готовые связываться ради этого хоть с чертом, хоть с большевиками — сменовеховцы по сути, но как найти таких людей, чтобы одновременно еще и не вызвать подозрений у полиции? Это было совершенно невозможно в тогдашней Японии, где каждый «белый русский», как называли их японцы, находился под пристальным надзором полиции.

Во-вторых, если предположить саму возможность поиска курьера среди японцев, то, будучи воспитанником Николая Японского, Василий Сергеевич должен был слишком хорошо знать мнение своего учителя о преданности японцев: «И хороша же ты, любезная моя Япония, классическая поистине страна шпионства, и поэтому — хитрости, обмана и подлости!»^[225], чтобы рассчитывать на них. Ощепков как минимум не верил японцам со времен обучения в семинарии и никогда на них не надеялся, лишь профессионально, расчетливо используя своих однокашников так, как ему было нужно для решения разведывательных задач.

В-третьих, кто такой Митрич, чудесным образом спасший нашего героя во время инцидента с «Декабристом», и почему Василий Сергеевич настаивал на поддержании связи именно через него?

Митричем Ощепков называл Владимира Дмитриевича Плешакова, своего соученика по семинарии, ровесника, сына казака, изначально учившегося в Токио за счет военного ведомства, чтобы стать по ее окончании либо разведчиком, либо военным переводчиком. Он и стал — и тем и другим. До начала Первой мировой войны Плешаков служил в Харбине, потом отправился на фронт, где был произведен в офицеры. Революцию встретил подпоручиком, а возвращаясь с фронта, остановился в Омске, где вступил в армию Колчака и занял должность «офицера-восточника» в разведывательном отделе, руководил которым знакомый нам по наставлениям об организации разведывательного дела генерал Павел Рябиков. Уже поручиком Плешаков воочию увидел разгром колчаковщины и оказался по другую сторону границы, найдя себе службу в качестве переводчика у Хондзё Сигэру, командира японского 11-го пехотного полка, будущего командующего Квантунской армией, барона и адъютанта императора^[226].

Несмотря на такую одновременно неоднозначную и обычную для эпохи Гражданской войны биографию, Плешаков был человеком, которому Ощепков доверял безраздельно. Доверял, очевидно, зная о нем, о его человеческих и профессиональных качествах, что-то такое, о чем нам неизвестно до сих пор. Не случайно Владимир Плешаков оказался именно тем, кого Ощепков включил в план действий в Токио восьмым пунктом еще до инцидента с «Декабристом»: «Наладить связь с Плешаковым… через которого была единственная возможность сдавать материалы для отправки во Владивосток или Харбин». Стало быть, Василию Сергеевичу было доподлинно известно, что его старый семинарский друг — здесь это слово следует употребить без всяких кавычек — работал на советскую разведку.

Начавший работать на красных вместе с друзьями- семинаристами, официально Владимир Плешаков был оформлен агентом разведотдела штаба округа в сентябре 1923 года — тогда же, когда и Ощепков. Не исключено, что и переводчиком полковника Хондзё он стал не по своей инициативе, но на этот счет никаких подтверждений пока не получено. В любом случае, Василий Сергеевич знал, что Митрич с конца 1923 года служит под прикрытием должности переводчика конторы «Центросоюза» в городе Хакодатэ на самом северном японском острове Хоккайдо и время от времени бывает в Токио. Ощепков всерьез рассчитывал на Плешакова и даже пытался добиться его перевода в японскую столицу, в торгпредство СССР, чтобы обеспечить устойчивую связь с Центром, минуя Хакодатэ^[227]. Возможно, он думал, что, живи его старый друг в Токио, встречи однокашников не привлекали бы такого внимания японской полиции? Особенно если приглашать на эти встречи японских «товарищей»-семинаристов из контрразведки? Может быть, в этом и была своя логика, но пока при каждом визите советского переводчика с Хоккайдо поднималась на ноги вся полиция по маршруту его следования.

В архивном отделе МИД Японии, где ныне хранится фонд тайной политической полиции — токко, сохранилась часть донесений агентов наружного наблюдения, филеров, которые вели «подозрительных русских», как называли в донесениях Ощепкова, Плешакова и многих других. Вот пример такого рапорта от начальника столичного полицейского управления Масахиро Ота на имя министров внутренних и иностранных дел — Вакацуки Рэйдзиро и Сидэхара Кидзюро, а также губернаторов префектур, по территории которых пролегал маршрут Плешакова:

«Совершенно секретно, № 725. 1 апреля 1926 г.

О выезде подозреваемых русских граждан из Токио.

Переводчик отдела “Центросоюза” в Хакодатэ Владимир Плешаков жил в гостинице “Маруноути” в районе Кодзимати.