Читать книгу - "1812. Великий год России - Николай Троицкий"

Барклай де Толли относился к императорской Главной квартире неуважительно. «Я нахожусь при войсках в виду неприятеля, — писал он жене 8 июля, — и в Главной квартире почти не бываю, потому что это настоящий вертеп интриг и кабалы»^[379]. Как главнокомандующий Барклай игнорировал не только царских советников. Он позволил себе «обвинить» (как выразился Александр I) и самого Царя, когда тот заменил одного командира корпуса другим без ведома Барклая^[380]. Главное же, именно Барклай наиболее энергично и авторитетно выступил против дрисской затеи Фуля (2. С. 288–289)^[381].

В самой Дриссе, прямо на месте действия, нетрудно было понять, что при сравнительной малочисленности 1-й русской армии и слабости дрисских укреплений лагерь Фуля мог стать для нее только ловушкой и могилой. К тому же Барклай получил известие, что Багратион оттеснен войсками Даву на юг от Минска и что, таким образом, взаимодействие 1-й и 2-й армий (как необходимый компонент плана Фуля) на какое-то время исключается^[382].

Тем временем 9 июля Александр I отдал было приказ по армии быть готовой к наступлению — с патриотической ссылкой на годовщину Полтавской битвы 1709 г. («нынешний день ознаменован Полтавскою победою»), — чтобы, следуя плану Фуля, ударить по врагу и «принудить его склониться к миру, который увенчает славу российского оружия»^[383]. Однако, выслушав доводы Барклая, Царь увидел вздорность и гибельность плана Фуля, а на самого Фуля, с которым раньше не разлучался, и смотреть перестал (32. Т. 7. С. 486).

14 июля 1-я армия оставила Дриссу (26. Т. 15. С. 10) — и очень своевременно. Наполеон приготовился было зайти к ней под левый фланг со стороны Полоцка и заставить ее сражаться с перевернутым фронтом, но не успел осуществить этот маневр. По его признанию, он не ожидал, что русская армия «не останется долее трех дней в лагере, устройство которого стоило нескольких месяцев работы и огромных издержек» (17. С. 290).

Барклай де Толли и за три дня пребывания в Дриссе успел сделать для русской армии много полезного. Он убедил Царя заменить новыми людьми начальника штаба Ф.О. Паулуччи, энергичного, но не обладавшего «одним качеством, необходимым для начальника штаба русской армии: он не говорил по-русски», и генерал-квартирмейстера С. А. Мухина, который был лишь «хорошим чертежником», а в остальном — «мокрой курицей»^[384]. Вместо Паулуччи был назначен А.П. Ермолов, вместо Мухина — К.Ф. Толь. Здесь же, в Дриссе, Барклай организовал при своем штабе походную типографию под руководством профессоров Дерптского университета А.С. Кайсарова и Ф.Э. Рамбаха (подробно о ней см.: 33. Гл. 1). Кроме приказов и официальных «Известий», типография сразу начала печатать разнообразную агитационную литературу. Уже с 11 июля Барклай стал рассылать командирам корпусов прокламации, адресованные солдатам Наполеона, с поручением «раскидать по всем дорогам… при встречах с неприятелем и стычках с оным» (26. Т. 17. С. 128, 139). Наконец в Дриссе при участии Барклая был фактически решен и наболевший вопрос о том, как выпроводить из армии (разумеется, деликатно и верноподданно) Александра I.

Царь всем мешал (Барклаю в особенности), все и вся путал, но мог ли кто сказать ему об этом прямо? Государственный секретарь А.С. Шишков сговорился с А.А. Аракчеевым и А.Д. Балашовым и сочинил от имени всех троих письмо на имя Царя, смысл которого сводился к тому, что Царь будет более полезен отечеству как правитель в столице, нежели как военачальник в походе^[385]. Правда, Аракчеев при этом воскликнул: «Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли Государь, оставаясь долее при армии?» Шишков ему ответил: «Конечно, ибо, если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с Государем? А если он победит Барклая, то беда еще невелика!»^[386]. После этого письмо было подписано и 13 июля вручено Царю. Александр I, поколебавшись, в ночь с 18 на 19 июля уже на пути из Дриссы в Полоцке оставил армию. Очевидец сцены прощания Царя с Барклаем В.И. Левенштерн слышал, как царь, садясь в коляску, сказал: «Поручаю вам свою армию. Не забудьте, что второй у меня нет»^[387].

Из Полоцка Царь отправился в Москву, а Барклай повел 1-ю армию к Витебску на соединение с Багратионом.

Тем временем Багратион оказался в критическом положении. 7 июля он получил приказ Царя идти через Минск к Витебску (26. Т. 17. С. 274). Но уже 8 июля маршал Даву взял Минск и отрезал Багратиону путь на север. С юга наперерез Багратиону шел Жером Бонапарт, который должен был замкнуть кольцо окружения вокруг 2-й армии у г. Несвижа. Корпус Даву (без двух дивизий, выделенных против Барклая) насчитывал 40 тыс. человек, у Жерома в трех корпусах его группы было 70 тыс. (39. T. 1. С. 199–200. Прил. 2). Багратион же имел не более 49 тыс. человек. Ему грозила верная гибель. «Куда ни сунусь, везде неприятель, — писал он на марше 15 июля А.П. Ермолову. — Что делать? Сзади неприятель, сбоку неприятель… Минск занят… и Пинск занят»^[388].

Вестфальский король Жером Бонапарт («король Ерема», как прозвали его русские офицеры)^[389], «наиболее бездарный из всех бездарных братьев Наполеона» (32. Т. 7. С. 513), в 1812 г. впервые был на войне^[390]. Молодой (27 лет), легкомысленный, празднолюбивый, он и в походе, несмотря на то, что Наполеон требовал от него «величайшей активности», больше отдыхал, чем действовал: 4 дня «отгулял» в Гродно и далее шел к Несвижу такой поступью, что Э. Лависс и А. Рамбо могли только воскликнуть на страницах своей «Истории»: «Он сделал 20 миль в 7 дней!»^[391]. В результате Жером, хотя он имел преимущество перед Багратионом на пути к Несвижу в два перехода, опоздал сомкнуть вокруг русской армии французские клещи. Багратион ушел.