Читать книгу - "Сталин и НКВД - Леонид Наумов"

Но интересна фраза Фриновского, которую Ежов приводит в письме Хозяину: «липуют там дела». А они с Фриновским, получается, не «липами»? А здесь, на Лубянке, «все чисто»? Что, Ежов не знает, как получают признательные показания? Нет смысла доказывать цитатами из документов и мемуаров, что отлично все знает. Тогда откуда это «благородное негодование»?

Конечно, какой-то ответ может дать психология: люди обычно обвиняют других в тех грехах, которые характерны для них самих. Тем более, что именно это качество Берия сейчас их и тревожит: они справедливо ждут, что он будет собирать компромат («липовать дела») на них самих. Кроме того: а что, в письме Сталину была возможна какая-то иная позиция? Что еще мог написать бывший нарком кроме: «я — честный, а Берия — липач»? В принципе, можно было бы и выдумать этот разговор с Фриновским. Однако впечатление (именно субъективное впечатление), что в данном случае Ежов действительно передал реальный диалог. И из него следует, что они с заместителем НЕ считали себя «липачами». По крайней мере, вслух этого никогда не произносили.

Как объяснить противоречие между делами и словами? На первый взгляд вариантов два: либо хозяева Лубянки действительно не считали себя «липачами», либо они НИКОГДА не говорили вслух правду о том, что сами фальсифицируют дела. По крайней мере, по своей воле никогда этого не говорили. Последнее, конечно, возможно и очень вероятно. Но тогда нет смысла вообще анализировать НИ ОДНОГО СЛОВА Ежова и Фриновского, потому что все ложь и игра. Этот путь в принципе закрывает для нас возможность любой реконструкции личности Ежова, потому что мы никогда не сможем отделить личность от ролевого поведения в условиях политической интриги. Тогда мы вынуждены анализировать только его поступки, принципиально уклоняясь от любой реконструкции его настоящих мотивов. Но если мы будем только анализировать поступки, то получим, то, что уже и сейчас знаем:

— к лету 1938 г. аппарат НКВД вышел из-под контроля Сталина;

— Ежов не воспользовался этой ситуацией и не устранил «Хозяина».

Может быть, так и нужно потупить? Тем более что эпизодов с «проговорами», аналогичных тому, что я привел, можно есть много. Трудность идти по этому пути в том, что личность Ежова — не только предмет дискуссии психоаналитоков, но и ключ к решению других исследовательских проблем.

Действительно, роль Ежова в принятии решений на Лубянке была велика. И если мы выясним, что нарком «был не честен по отношению к партии и т. Сталину», это заставляет поставить вопрос о том, какую реально позицию занимало руководство наркомата. Получается, что реконструкция личности Ежова нужна не только для того, чтобы «поковыряться» в подсознании палача и не для того, чтобы собрать яркий материал для романов и детективных сериалов.

Тогда попытаемся все-таки наметить общие контуры подхода. Итак, Ежов и Фриновский искренне не считали себя «липачами». Возможно ли это? Конечно, да. Вспомним, что именно так считает его биограф Н. Петров: «В идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса».

Иными словами, Ежов приказывал пытать арестованных и получать необходимые показания, потому что он ЗАРАНЕЕ был убежден (УЖЕ ЗНАЛ), что они враги. А раз так, то требовалось только выбить из них разоблачения соучастников. «Я всегда считал, что хорошо разбираюсь в людях», — утверждал Ежов.

Признания были нужны, как доказательства того, что враг «сломлен и разоружился». В свою очередь, выбитые у врагов показания становились основанием для новых арестов и разоблачений.

Приведем простой пример из 1936 года, когда будущий нарком вообще обошелся без пыток. Чекисты готовили процесс над Зиновьевым и Каменевым. С санкции Ежова следствие предложило заключенным сделку: признание вины в обмен на жизнь. Как известно, Ежов сохранил пули, которые убили Зиновьева и Каменева — их наши при обыске в сейфе, хранились в специальных конвертах с подписями. Кажется, что эта коллекция не случайна, она знак-символ изменения системы ценностей в сознании наркома. Неизбежно возникает вопрос: как в сознании партийного работника среднего уровня (каким был Ежов) произошел этот перелом, и он перестал считать других партработников «товарищами», а стал считать «врагами». Пока мы не знаем ответа на вопрос «как». Мы знаем лишь, «когда» это случилось и при каких обстоятельствах.

Инициатором этого настроения был, конечно, Сталин и сформировалась эта позиция у Ежова, видимо, где-то во время его работы в КПК. В Семипалатинске этого еще было: там его вспоминали, как доброжелательного, внимательного, отзывчивого, гуманного, мягкого, тактичного человека, совершенно свободного от чванства и бюрократизма, готового на любую помощь, скромного, тихого и слегка застенчивого. Но уже осенью 1936 года Ежов считал, что «кругом враги партии». А он, значит, «честный коммунист, окруженный врагами»…

Что заставило Ежова измениться? Некоторые авторы объясняют его злоупотребление властью комплексом неполноценности, сформировавшимся из-за невысокого роста, простого происхождения и недостатка образования. По утверждению В. Тополянского, комплекс неполноценности породил садизм, особую жестокость испорченного, недоразвитого ребенка, который в своей безнаказанности не знает, когда остановиться, издеваясь над более слабыми. Этот «инфантилизм», если пользоваться терминологией Тополянского, наверняка сыграл свою роль, но не объясняет перемену, которая произошла именно к осени 1936 г… На место подростковых комплексов можно поставить классовую ненависть, которая, якобы, возникла на почве дореволюционных трудовых споров, когда Ежов, как «представитель трудящихся масс», столкнулся с промышленниками.

Более распространенным среди исследователей объяснением является влияние Сталина. Для упрочения своей власти диктатору страны Советов мог понадобиться идеальный исполнитель, очень энергичный человек с огромными организационными способностями, сильная рука с железной хваткой. Когда Сталин наделил его полномочиями, Ежов повиновался с рьяным усердием и преданностью, выполняя любые приказы вождя. Он был, прежде всего, продуктом сталинской тоталитарной, террористической и бюрократической системы. В момент наивысшей славы Ежова назвали «сталинским питомцем». Наверное, в этом и заключался особый дар Сталина — умение превратить исполнительного и простоватого партийного функционера в настоящего злодея и палача, заурядного деятеля в фигуру вселенского масштаба, — считает Н. Петров. Постышев сказал о Ежове: «Никого так не презирают великие преступники, как исполнителей, которые умели заглядывать в их преступную душу». Итак, Сталин превратил заурядного функционера в Палача и Убийцу. Звучит красиво…

Но я могу предложить и другое объяснение: Власть превратила застенчивого «рубаху-парня» в «злодея вселенского масштаба». Право убивать. Право убивать врагов изменило его психику, и в Ежове выросло стремление к неограниченной Власти. Это стремление могло (должно было?) убить в нем лояльность к Сталину. Особенно, если вдруг выяснилось, что и сам Сталин в прошлом «враг народа».

Хорошо известно, что в 30-ые гг. активно обсуждалась проблема сотрудничества некоторых видных большевиков с царской охранкой, каковое рассматривалось, как «компромат». Павлюков рассказывает, что «после ареста Ежова на его кремлевской квартире был, как и положено, произведен обыск. Из многочисленных документов и материалов, изъятых в ходе обыска, стоит упомянуть папку, содержащую переписку Тифлисского губернского жандармского управления по поводу розыска «Кобы» [партийная кличка Сталина] и других членов закавказской организации РСДРП. О содержании переписки ничего не известно, но нельзя исключать, что причиной, по которой Ежов, вместо того, чтобы передать эти материалы в партийных архив, хранил их даже не в служебном кабинете, а у себя дома, могли быть какие-то компрометирующие Сталина сведения из его революционного прошлого. Знакомить вождя с такими документами Ежов, по-видимому, побоялся, но и уничтожить их тоже, вероятно, не решился».