Читать книгу - "Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес"

Бегония не знакома с той, что так чувствовала и видела мир. Ту девочку тоже звали Бегонией Гонсалес Урис, и все же Бегония не узнаёт в ней себя, хотя, когда она наконец расслабляется и принимает местное солнце как благословение, а не как врага, ею вдруг овладевает ощущение мира и уюта, знакомое еще по тем временам, когда в желудке у нее еще не возник ком, управляющий всеми ее мыслями и поступками, будто пульт.

– Хочешь чипсов? – шелест обертки ей тоже знаком, и хруст чипсов, и соль на губах, напоминающая о чистом, прозрачном синем море, ровно таком, как то, что она видит перед собой.

Вечером, за семейным ужином в портовом ресторанчике, Бегония говорит совсем мало, а больше наблюдает за детьми.

– А нам почему нельзя жить с вами? – спрашивает младший, Рауль, ему семь, и он очень привязан к родителям. – Тут нам не разрешают прыгать в бассейн бомбочкой.

– У нас в отеле вообще нет бассейна, так что…

– Ну и ладно, я все равно хочу с вами!

– И я тоже, – вдруг подключается к его натиску старший, Фер.

На следующий день после свадьбы дети переезжают к ним, в пансион Сокорро. А неделей позже, заводя машину, Фернандо оборачивается и смотрит на сыновей – загорелых, одичавших, похорошевших и немного грустных.

– Ну что, ребята, какой отель вам больше по вкусу, бабушкин или этот?

– Этот! – хором выкрикивают те.

Потому что да, бассейна тут нет, зато отель совсем маленький, так что они познакомились и подружились с другими детьми, а ходить на пляж мимо теплиц – настоящее приключение, как в кино, и им очень понравилось есть бутерброды, сидя на камнях, а еще им позволили играть с друзьями на террасе по вечерам, а до того весь день можно было бегать в плавках и шлепках, а еще они полюбили пса Сокорро, а сама Сокорро разрешила им, когда станет совсем жарко, поливаться из шланга. Потому что им сказали, что в этом году никакого отпуска, а в итоге он получился, да еще какой!

– Приедем сюда следующим летом? А? А?

Фернандо смотрит на жену.

– Как скажет мама.

Теперь Бегония способна вспомнить себя и понять собственные воспоминания, но, конечно, возраст уже не тот. Вот если б ей было семь, думает она, ну или одиннадцать, как тогда все было бы просто…

– Ладно, давайте потом обсудим.

И дети на заднем сиденье принимаются радостно вопить и хлопать в ладоши, потому что они отлично знают Бегонию, почти так же хорошо, как ее муж.

– Скажи мне, что за муха укусила твоего отца?

Беседуя с мужем, Мариса параллельно сохраняет документ в папке книги, потом на флешке, потом еще раз в папке книги.

– Да я сам не могу понять, он мне заявил, что раз мы в машину его не берем, поедет на автобусе.

Они в Серседилье, приехали на лето на Виллу Арасели, старинный каменный дом с прелестным небольшим розовым садом, где отец Роберто с тех пор, как овдовел, живет круглый год.

– Мы там как сардины в банке поедем, да еще и в багажник небось все не влезет.

– Я так ему и сказал, но что тут сделаешь? Ты ж его знаешь, с ним так запросто не договоришься.

Анхель слушает эту беседу из сада. Он знает, что сын с женой не понимают его, но скорее обеспокоены его поведением, чем рассержены: наверняка видят в его упрямстве признаки раннего старческого слабоумия, начавшегося после того, как рак забрал у него Арасели – это была огромная трагедия, лишившая его половины его существа. Но Анхель не сдается. От Серседильи до аэропорта Барахас почти семьдесят километров, машина у его сына небольшая, в багажнике наверняка не хватит места для внучкиных вещей, и ей придется ехать всю дорогу, держа сумку на коленях, но у него свои причины, и сыну с женой их не понять.

А вот Лаура поймет, и поэтому необходимо, чтоб он встретил ее в аэропорту.

Летом шестьдесят четвертого года Анхель был еще очень молод, необразован, отважен и неразумен.

– На, держи, – сказал аптекарь из их деревни, протянув ему две с половиной тысячи песет. – Если ты действительно любишь мою дочь, бери деньги, отправляйся в Швейцарию вместе с двоюродным братом и возвращайся, хорошенько подзаработав, чтоб было, что ей предложить. А если не хочешь, забудь о ней навсегда: Карменсита в жизни за тебя не выйдет, я скорее отправлю ее в монастырь.

Анхель был сыном, внуком и правнуком безземельных поденщиков, но дурачком он не был. Он сразу же понял, что эти деньги – ловушка, цена, которую ему предлагают, чтобы он отказался от своих притязаний на единственную дочь одного из самых богатых местных землевладельцев. Но еще и возможность, которая выпадает раз в жизни, а он был уверен в своей любви и в том, что она взаимна.

– Работы там завались, – почесал в затылке Лукас, выслушав брата, – но у тебя ведь нет документов, а без них тебе в Швейцарию путь закрыт.

– Ну, это мы еще посмотрим.

На следующий же день он запросил паспорт и купил билеты на поезд на деньги, отложенные с последнего сбора винограда. Двадцать восьмого августа он уехал с Лукасом в Мадрид на рейсовом автобусе, а Карменсита осталась в деревне и едва все глаза себе не выплакала. Двадцать девятого августа он сел на поезд, который, проехав через пол-Европы, высадил его в Женеве. Там, окруженный толпой соотечественников, снабженных всеми необходимыми документами, он отправился навстречу приключениям.

Со всех сторон на разных языках доносились слова «рабочий договор», и Анхель понял, что во всей очереди он единственный испанец без документов, но не упал духом. «Что бы там ни было, – сказал он себе, – с пустыми руками я в деревню не вернусь». Заручившись уверенностью, он подошел к окошку и, не отводя глаз, выдержал взгляд лощеного любезного женевского чиновника и выслушал монолог, из которого не понял ни слова.

– Что он говорит? – спросил Анхель у Лукаса.

– Спрашивает, зачем ты въезжаешь в Швейцарию.

– Скажи ему, что я турист.

Лукас уставился на него, как на чокнутого.

– Ты совсем дурак, что ли? Ты посмотри на себя, кто поверит, что ты с такой рожей турист?

– Давай-давай, скажи ему.

Швейцарский чиновник и бровью не повел. Спросил, сколько времени Анхель планирует пробыть в стране (три месяца), уточнил, сколько у него денег на осмотр достопримечательностей (две с половиной тысячи песет), все записал, раскрыл Анхелев паспорт и несколько раз проштамповал, а затем вернул хозяину все с той же любезностью, с которой держался все это время.

– А это что значит? – спросил Анхель, показывая брату два слова, faux touriste[12], красовавшиеся на каждом развороте.

– Что не повезло тебе, Анхелито…

Затем их пути разошлись. Лукас помахал ему из вестибюля и заспешил на следующий поезд, который должен был увезти его в Люцерн, финальную точку путешествия, а к Анхелю подошел полицейский и сопроводил к кассе, где ему выдали билет в третий класс, прямиком до Испании. Но возвращаться с пустыми руками в его планы не входило, так что он сошел на первой же станции после французской границы, в деревушке под названием, которого он никогда не забудет: Бельгард.

Он обошел всю деревню в поисках строительной техники: где краны, там и стройка, а в те времена в тех краях на любой стройке работали испанские каменщики. Они-то ему и помогли.

– У такого-то жена только родила, ему деньги точно пригодятся. Ты по-французски умеешь?

– Нет.

– Ладно, пошли со мной, я тебе переведу.

Единственное, о чем спросил у него тот алжирец, взяв две с половиной тысячи песет, – это умеет ли Анхель водить.

– А то, – гордо ответил тот каменщику из Луго, вызвавшемуся переводить, – меня отец в восемь лет научил водить трактор.

– Ага, но права-то у тебя есть? – спросил переводчик от себя.

– А вот прав нету.

– Ясно, ну ладно, это мы ему не скажем.

В итоге Анхелю очень повезло. За пару километров до пункта паспортного контроля, маленького и довольно безлюдного, алжирец пустил его за руль. Он надеялся, что приграничные номера его машины отобьют у швейцарской полиции желание проверять документы, а если все-таки спросят, то удовлетворятся его паспортом. Так и вышло: их пропустили без лишних вопросов. Через несколько километров они вновь поменялись местами и доехали до условленного места, женевского вокзала,