Читать книгу - "Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг"

вот как-то раз мать приготовила ему отличный обед, здоровущий кусок говядины был, я вам скажу. А он после охоты направился с другими егерями в Плуг, что в Сквейлби, и они давай там прочесывать все подряд на предмет выпивки, а потом стали сопли жевать насчет того, что за охота была нынче и до чего дерьмовым был какой-то там выстрел. Ну а мамаша не хотела, чтоб мясо напрасно пересушивалось в духовке, в конце концов взяла да просто отрезала для отца кусок, положила его в тарелку, другой накрыла и убрала опять в духовку, чтобы мясо не остыло. И тогда все, наконец, получили свои порции: матушка, моя сеструха, что была в услужении у мистера Сквэла, два братца моих, они теперь в Салониках с Чеширским полком. Ну и после, когда мы пообедали, а это было и вправду здоровское мясо, с большим куском йоркширского пудинга[94], с цветной капустой и с картохой; а за сеструхой зашел ее молодой человек, и они пошли прогуляться, а мой старший братик Дик пошел к своей бабенке, а за ним и мой братка Том выскочил. У него тогда девчонки не было, так он взял в привычку за братом везде таскаться, за кустами да заборами прятаться и подслушивать, чего они там друг дружке плетут. Ох и взгрели его как-то за такие дела!

Ну вот. А я остался помочь мамаше убрать со стола и посуду помыть; а она уж психовать начинает, подойдет к плите, достанет тарелку, посмотрит и назад засунет, и мне дала затрещину, хоть я ничего и не натворил. А потом поглядела на тарелку, а там мясо уже все высохло, и она бросила его прямо на решетку в духовке и сказала, что не сильно расстроится, если он вообще никогда не вернется. И она оставила на столе скатерть и его нож с вилкой и взяла лампу да села у камина чулки штопать. А у нее была такая китайская штука для штопки, типа грибка или яйца на рукоятке, и я все думал: вот если б эту штуку засунуть в пятку чулка и дать кому по башке, то башку можно проломить. Она мне не позволила пойти гулять, а заставила взять книжку и сидеть напротив нее. А мне так хотелось свалить оттуда!

Но вот отец заходит, кидает свою шляпу на стул и пробует пристроить свою трость в уголок, где она никак не может стоять и падает, а он снова поднимает, и он начинает ругаться и сыпать матюгами, а она все молчит. И все продолжает штопать и только косит на него взгляд поверх очков. А он идет к раковине умываться, и потом, когда уже садится за стол, она встает и ставит перед ним тарелку, и опять ни слова. Молча садится и давай дальше штопать. И слышно, как он режет мясо, а потом вдруг бросает на стол вилку с ножом и говорит: «Мясо это ни холодное, ни горячее!» И тут она вскакивает, подходит к нему, руки в боки, и говорит: «Если б раньше пришел, было б горячее, а если б еще дольше шлялся, так оно было б холодное; а теперь вот — какое есть, и можешь жрать его или отваливать, и как хочешь, мне по фигу». А он вскочил, но сказать-то нечего. А она снова села да давай штопать. А он вышел на улицу, за угол дома, поглядеть на молодой месяц, какая погода будет в ближайшие недели — сухая или влажная. Он здорово в ентом шарил, предсказывал погоду. Есть у некоторых такой дар.

В это время Берн накручивал свои обмотки.

— Должен тебе сказать, Мартлоу, твоему отцу не везло в любви, — мягко сказал он.

— Да, и мамаше тоже, — усмехнувшись, ответил Мартлоу. — Им было неплохо вместе, ведь они привыкли друг к дружке. Мамаша всегда говорила, что нужно быть снисходительным к людям, а нынче люди не хотят быть терпимыми. Если кто-то из нас что-нибудь говорил про папашу, она быстренько отвешивала нам по башке такую пиздюлину. Ей же приходилось быть для нас и матерью и отцом. Вроде как игра такая была у нас. Но отец был парень что надо. Раздаст все, что есть. И он был гораздо лучше, чем мог бы быть. Потому что она никогда ему не уступала. «Чарли, — бывало, мне скажет, — ты всегда делай правильно и никому не позволяй помыкать тобой». Это мой девиз по жизни. И другой еще есть: если у тебя башка тупая, значит, заслужил. Вот так тебе скажу.

— Очень жизнеутверждающая философия, — сказал Берн, которому импонировали прямота и беспристрастность, с которыми Мартлоу вспоминал свою семью. Возможно, его мамаша права: похоже, придется-таки ему пройти обучение в этой суровой школе.

— Кое-кто из пидоров, которые сейчас тут рисуются, — заметил Мартлоу, — всю жизнь делали что хотели, а тут их херак — и мордой в дерьмо, и сиди молчи в тряпочку. Они, сука, думают, что заделались героями уже просто потому, что они тут.

Он скрутил с одного бока свою серо-голубую рубаху и, растопырив ноги, исследовал нижнюю часть живота в поисках вшей. В комнату зашел капрал Маршалл.

— Ни хера себе! Почему еще не одет? — спросил кап рал. — Пора вставать, парень. Ты ж не хочешь торчать тут, чтобы эта сраная дыра была единственным, что ты увидишь на этом свете?

— Порядок, капрал, — бодро отвечал Мартлоу, — тока вот словлю парочку моих закадычных дружков из-за пазухи, ладно? Хотел глянуть, че у меня там. За ними, знаешь, глаз да глаз нужен. Интересно, что эти суки будут делать, когда война кончится?

Он быстренько натянул штаны и носки, зашнуровал башмаки и, схватив полотенце, отправился умываться. Оставшиеся, включая даже Шэма, улыбнулись.

— Ну и ужин был у нас вчера, обосраться можно, слышь, Берн, — сказал капрал. — Когда половину уже сожрали, подтянулся штаб-сержант Робинсон, и ты в жизни не видал, чтоб у человека так крыша отъехала. Он прямо озверел. Говорит, мол, капралы, сука, устроили себе пир получше офицеров. Прям так и сказал! Да оно и правда. Но нам, ей-богу, было жаль, что ты не с нами. Ты столько сил в это вложил, что мог бы и притащиться. Сегодня-то придешь?

— Да все в порядке, капрал, — сказал