Читать книгу - "В поисках социалистического Эльдорадо: североамериканские финны в Советской Карелии 1930-х годов - Ирина Такала"

Как следствие, за революционными экономическими и социальными реформами нового правительства последовали масштабные культурные преобразования. Они вылились как в борьбу со старыми культурными формами, через которые, как считалось, воспроизводился дореволюционный социальный порядок, так и в попытки создать новую классовую культуру и образование. Главными задачами на культурном фронте были ликвидация безграмотности среди рабочих и крестьян, реорганизация управления образовательными и культурными учреждениями, создание нового быта и воспитание новой советской интеллигенции. В основе этих преобразований лежал вопрос, который не формулировался в развернутом виде в работах советских теоретиков культуры, но который позволяет по-новому взглянуть на теорию и практику ранней советской культурной политики. Перефразируя название знаменитой работы Гаятри Спивак («Могут ли угнетенные говорить?»^[439]), этот вопрос можно сформулировать следующим образом: на каком языке могли (и должны) были говорить освобожденные советские граждане?

В современной историографии отношения между языком, властью и обществом в довоенном СССР являются одной из наиболее обсуждаемых тем. В ее рамках современными исследователями рассматриваются следующие вопросы: какие новые языковые и литературные формы возникли в ходе революционных преобразований большевиков? Как использовали (и использовали ли вообще) советские люди эти новые формы? Какие новые идентичности и формы субъектности возникали у них в результате освоения новых советских практик письма и речи? И, наконец, какую роль сыграла языковая политика и новая литература в социальных и политических преобразованиях 1930-х гг.?^[440] Все эти вопросы были особенно важны на национальных окраинах СССР, где языковое строительство было не метафорой, а самым что ни на есть реальным процессом создания новых литературных языков и построения национальных культур. Уже в 1925 г. Сталин впервые произнес свою знаменитую фразу о том, что в многонациональном советском государстве при диктатуре пролетариата культуры народов СССР должны стать «социалистическими по содержанию и национальными по форме»^[441]. В течение всех 1920-х и большей части 1930-х гг. шли ожесточенные споры о том, кто будет определять, какие культурные формы и значения отвечают классовым интересам советских людей, а какие являются пережитками буржуазной идеологии. Иными словами, шла борьба за то, кто будет обладать правом на культурное производство в Советском Союзе. Резкое повышение уровня грамотности, стремление нести культуру в массы и формирование широкой сети школ, университетов и клубов привели к тому, что всё больше и больше людей и институтов заявляли о своих правах на определение приоритетов в культурном строительстве. Финские политэмигранты, стоявшие за основанием Советской Карелии в 1920 г., активно включились в эту борьбу.

Несмотря на то что финны являлись количественно незначительным меньшинством среди преимущественно русского и карельского населения КАССР, именно финский язык был вторым официальным языком в республике с 1920 по 1937 г. В Карелии были финноязычные пресса и книжное издательство, театры, радиостанция, детские сады, школы и педагогический техникум. Расцвет финноязычной культуры в Карелии стал возможен благодаря тому, что красные финны занимали в автономии руководящие позиции. Не менее важным оказалось и то, что карельский язык в то время (как и сейчас) существовал в виде нескольких диалектов, существенно различающихся между собой. В сочетании с географическим фактором (карелы жили на большой территории, преимущественно в сельской местности) это затрудняло формирование нормативного литературного языка. Наконец, несмотря на все региональные особенности, языковая политика красных финнов в Карелии должна была соответствовать генеральной линии, определяемой руководством ВКП(б) для национального строительства в СССР, и колебалась вместе с ней.

В современной историографии советской языковой политики 1920-1930-х гг. различается три основных периода. В течение 1920-х гг. советское руководство отдало инициативу в деле национальной мобилизации местной интеллигенции – естественно, на условиях лояльности общим целям социалистического строительства. В этот период произошел расцвет литературных языков крупных народов СССР, особенно тех, у которых письменная культура возникла еще в дореволюционный период. В то же время у многих небольших по численности народов на тот момент еще не сложилась прослойка национальной интеллигенции. Как следствие, за этот период у них не появилось развитой литературной культуры, а во многих случаях – даже письменности.

Второй период советской языковой политики хронологически связан с началом первой пятилетки и характеризовался ускоренным – в духе времени – созданием письменности для многих бесписьменных языков в СССР. Фактическим стандартом для новых литературных языков стала латиница; использование местных языков поощрялось и в образовательной, и в государственной сфере, поскольку руководство СССР считало, что распространение грамотности на языках местных народов будет способствовать экономическим, социальным и культурным преобразованиям в стране. В то же время советские лидеры заняли более радикальную позицию в отношении дореволюционной интеллигенции и всё больше и больше полагались на первое поколение советской интеллигенции – людей, которые были не только более лояльны целям коммунистического строительства, но и, как предполагалось, были не так сильно укоренены в дореволюционной буржуазной идеологии.

Наконец, начиная примерно с 1934 г. советское руководство перешло к поддержке русского языка как основного языка в национальных регионах. Во второй половине 1930-х гг. многие письменные языки, включая созданные совсем недавно, были переведены на кириллицу, и их нормативные словари и грамматика подверглись определенной русификации. В это же время в советской языковой политике происходит «укрупнение», в ходе которого произошел отказ от ряда новых письменных языков в пользу их более крупных соседей^[442]. Смена периодов была обусловлена колебаниями в «генеральной линии» ВКП(б)^[443], которая жестко увязывала языковую политику с идеологическими и политическими сдвигами в СССР.