Читать книгу - "Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену - Андреа Ди Микеле"

Поведение Парижа полностью соответствовало благоразумной линии Соннино: он изменил предыдущую пассивную политику, но не хотел предоставлять слишком многого в пользу пленных. Верховное командование безуспешно выступало против его осторожного подхода, который осуществлялся через Генеральный секретариат по гражданским делам, созданный в 1915 г. в качестве руководящего органа для бывших австрийских территорий, занятых итальянской армией^[398]. Ориентацию этого бюро демонстрировал его начальник Агостино ДАдамо, но еще более — Карло Порро, заместитель начальника Главного штаба, под эгидой которого пребывал Генеральный секретариат. По мнению Порро, частичная репатриация пленных могла иметь последствия, противоречащие национальным интересам: если публично станет известно, что только часть, а не большинство этих пленных «пожелали быть с нами при любом риске и при любых последствиях», Австрия могла бы утверждать, что отнюдь не все ее итальянцы выбрали Италию, лишив тем самым легитимности территориальные претензии королевства. «Если половина пленных предпочтет заключение в России свободе в Италии, то может последовать искусственная девальвация целей нашей войны, что само по себе прискорбно и, возможно, приобретет последствия для наших будущих дипломатических действий»^[399].

По словам Порро, сортировка, навязанная Соннино, вызвала бы глубокое недовольство среди населения отвоеванных стран, «отчуждая их души» — при отказе от тех «огромных моральных благ», которые могли бы быть получены при общей репатриации. Представлялось более выгодно принять всех, применяя один-единственный критерий «принадлежности к территориям, входящим в пределы наших национальных притязаний, дав затем реальную свободу в Италии тем, кто достоин ее по своим национальным чувствам»^[400]. Это было радикальное изменение точки зрения, значительно расширившее границы для тех, кого среди пленных следовало считать «итальянцами» и, следовательно, отправлять в королевство.

Все, кто происходил из земель, на которые претендовала Италия, должны были быть вызволены из русского плена и взяты под контроль Рима. Принять их как единое целое означало бы фактически завоевать те города и местности, откуда они родом, независимо от языка солдат. Не делать этого означало согласиться с тем, что многие в конечном итоге будут зарегистрированы русскими как словенцы и хорваты, и будут переданы сербам, что нанесет очевидный ущерб Италии: на международном уровне она постоянно представляла «ирредентные» земли как чисто итальянские. И поэтому всех, родом с территорий, на которые претендует Италия, следует считать итальянцами, а не только тех, кто был готов сделать заявление об итальянской принадлежности, как предлагал Соннино. Воля пленных, как положительная, так и отрицательная должна считаться неуместной, и поэтому даже те, кто выступает против передачи, не считая себя итальянцами, должны будут просто подчиниться^[401]. Это не означало исключения идеи отбора, который полагалось сделать позднее в Италии, когда будут выявляться заслуживающие полной свободы^[402].

Порро выразил видение, сильно отличавшееся от более традиционного взгляда Соннино. Возможно, под влиянием Д’Адамо, который позднее играл важную роль в управлении «новыми провинциями» в период с 1918 по 1919 гг.^[403], заместитель начальника штаба, казалось, уже думал о том послевоенном этапе, когда словенцы и хорваты неизбежно станут итальянскими гражданами. Чем конкретнее становилась перспектива окончания войны, тем ближе подходил момент официальной аннексии и превращения всех жителей «новых провинций» в подданных короля. Их нынешняя дискриминация, позволяющая прозябать в русских лагерях для военнопленных, не способствовала бы их последующей интеграции в одну нацию.

Стоит отметить, что в дискуссиях часто упоминались приморские славяне и «сербское притязание», но не тема немецкоязычных жителей Южного Тироля, которым также суждено было стать итальянскими подданными с принятием итальянских претензий на национальной границы вплоть до Бреннеро. О них не говорилось вовсе, понимая, что по окончании войны самые большие проблемы будут исходить от восточного рубежа, где двум победителям, Италии и Сербии, придется сопоставить свои территориальные устремления. На северном рубеже Италия не предвидела особых трудностей в получении преимуществ против побежденного австрийского врага. К этому добавлялось видение приморских славян как народов с неопределенным, слабым национальным сознанием, естественно влекомых к «высшей итальянской цивилизации». Тот факт, что эти славяне говорили на другом языке и что на них претендовали сербы, не делал их по-настоящему иностранцами для Италии, а лишь — «беспорядочным» и спорным компонентом, который можно было легко обратить на итальянский манер. Совершенно иным было мнение о тирольцах, архетипе наиболее упорных немцев, питаемых отвращением к Италии: на счет их легкой итальянизации иллюзий не существовало и к ним не применялись расистские взгляды, присущие по отношению к южным славянам, считавшимся народами без истории и без культуры, неспособными противостоять влиянию высшего языка и цивилизации.

На соображения Порро Соннино ответил, что, да, по политическим причинам было выгодно привезти в Италию как можно больше «ирредентистов», но при этом «не забывая, что мы не можем создавать опасность для себя в Италии», как это могло бы случиться при прибытии людей с «тенденцией возвращаться в Австро-Венгрию и <…> помогать делу врага» ^[404]. В итоге возобладало опасение ввести в дом врага, шпиона, саботажника, и, как следствие, — необходимость тщательного изучения каждого кандидата на перевод в Италию.

Между тем среди узников в Кирсанове группа самых ярых патриотов начала «апостолат итальянства», дав жизнь целому ряду инициатив в повседневной жизни лагеря. С одной стороны, речь шла о заполнении длинных праздных дней для людей, раздражение которых опасно росло, с другой стороны, патриоты намеревались проводить сознательную работу по национальному просвещению. С февраля по июнь 1916 г. тут выходила газета «La nostra fede»^[405], под девизом Данте «Non sbigottir, ch’io vincerd la prova»^[406]. Ее редактировали два профессора, Клементе Марасси из Фиуме и Сильвио Вьеццоли из Триеста, три студента из Трентино, Аннибале Молиньони, Луиджи Морген, Артуро Пецци и скульптор Эрмете Бонапаче, также из Трентино. Газета старалась поднять моральный дух своих читателей, противодействуя враждебной пропаганде, с педагогической жилкой посвятив себя прославлению истории Италии, с особым пристрастием к событиям Рисорджименто и ирредентизма. Она разъясняла причины и закономерность вхождения Италии в войну против «австрияков», способствуя осознанию пленниками их итальянской принадлежности. Это иллюстрирует сочиненный Вьеццоли парафраз (терцинами на старо-итальянском) Первой песни «Ада» — Данте посещает Кирсанов в сопровождении Вергилия: «Они в узилище ⁄ и не австрийцы и не итальянцы. ⁄ Они не солдаты и не штатские ⁄ Профаны называют их австрияками ⁄ Так как они всё еще носят серые мундиры ⁄ Но в душе они римляне»^[407].