Читать книгу - "Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов"

13 июля Сухомлинов в письме Маклакову под грифом «секретно» подал сигнал о скорой мобилизации, предлагая принять «все меры к полному прекращению всякой торговли спиртными напитками во всех районах, где будет объявлена мобилизация»^[385]. 15 июля Маклаков в соответствии с ходатайством военного министра в шифрованной телеграмме попросил губернаторов и градоначальников теперь же сделать все необходимые предварительные распоряжения на этот счет, а также «на всех путях следования запасных в войска и частей войск в районы сосредоточения на весь срок с первого момента объявления и до закрытия сборных пунктов»^[386]. Уже 17 апреля 1914 г. министр внутренних дел Н. А. Маклаков разослал губернаторам и градоначальникам циркуляр, согласно которому «в случае объявления высочайшего повеления о мобилизации, торговля крепкими напитками должна незамедлительно прекращаться в пределах мобилизованных уездов»^[387]. Данные мероприятия были официально закреплены в указе императора об ограничении продажи алкогольной продукции до 15 августа 1914 г.

Следует заметить, что у сухого закона был не только военно-прагматический, но и политический мотив. В свое время идея проведения антиалкогольной реформы, продвинутая князем В. П. Мещерским и графом С. Ю. Витте не без участия Г. Распутина, оказалась удобным предлогом для снятия «неудобного» премьер-министра и министра финансов В. Н. Коковцова^[388]. Новый министр финансов П. Л. Барк в январе 1914 г. в царском рескрипте на свое имя получил задание разработать проект питейной реформы, однако он продолжал проводить прежний финансовый курс, при котором государственный бюджет на четверть формировался за счет доходов от винной монополии. Ограничительные мероприятия в сфере питейной торговли мыслились Барком как временные, принятые лишь на период мобилизации, однако неожиданное решение царя «воспретить продажу водки навсегда» создавало серьезные финансовые затруднения, преодолевать которые было решено за счет денежной эмиссии и внешних займов.

«Летопись войны» с первого своего номера пыталась убедить читателей в том, что призывники чуть ли не с восторгом встретили запрет на алкогольную торговлю: «За все дни мобилизации Россия была в буквальном смысле слова трезвою. Все, где можно найти хоть бутылку водки или вина, было закрыто… И, заметьте, ни слова недовольства, наоборот, даже заядлые пьяницы благословляли такую мудрую меру правительства. Да и можно ли было пить в такие минуты всеобщего гражданского воодушевления»^[389]. Официальная картина не соответствовала тому, что творилось в России. Зырянов описывал торговлю алкоголем в небольшом уездном городке в первые дни мобилизации: «В городке много пьяных. Винные и пивные лавки закрыты, но, очевидно, не казенкой единой пьяна Русь. Появились шинкари. Продают запрещенное вино по неслыханно высоким ценам»^[390]. Причем пили не только мобилизованные крестьяне в маленьких провинциальных городках, но и рядовые горожане, так как запрет на продажу алкогольной продукции не распространялся на рестораны I разряда. Тем не менее алкоголя не хватало, поэтому начинались погромы. Современники даже выстраивали их последовательность: толпы мобилизованных и провожавших их рабочих и крестьян начинали с разгрома казенного винного склада, потом переключались на шинкарей, которые уже были не рады такому интересу со стороны жаждавших выпивки, а затем внимание части погромщиков переключалось на публичные дома — вполне типичная и естественная картина в условиях возобладавших биологических инстинктов^[391].

С началом мобилизации по губерниям прокатилась волна разгрома запасными казенных винных лавок. Уже 21 июля на имя министра финансов из Стерлитамака была направлена срочная телеграмма от городского головы, занявшая целых пять телеграфных бланков: «Стерлитамаке более десяти тысяч запасных начались беспорядки угрожающие разгрому всего города. Разгром уже начался с винного склада который растащен. Надзиратель и помощник ранены полицейской стражей. Начались выстрелы. Магазины и лавки закрыты. Ожидаются их разгром и имущества жителей…»^[392]

Наиболее тревожные донесения в Главное управление неокладных сборов и казенной продажи питей поступили 22 июля из Томской губернии. За неполные пять дней в разных местах было разгромлено более двадцати винных лавок и складов. В Кузнецке склад был взят приступом и в течение нескольких дней находился в руках запасных. Опасаясь проникать внутрь, полиция снаружи наблюдала за происходящим, прислушивалась, сообщая о доносившихся изнутри глухих «ударах железа»^[393]. В процессе разгрома склада в Барнауле начался пожар. Тревожным симптомом бунта стало то, что к запасным начали присоединяться и крестьяне. Управляющий акцизными сборами Томской губернии Лагунович прямо телеграфировал в Петербург: «Возмущение запасных Томской губернии принимает характер мятежа»^[394]. Вместе с тем пьяные барнаульские беспорядки оказались окрашены в патриотические цвета: перепившая толпа, в которой очень часто возникали ксенофобские настроения, после разгрома винных складов приступила к разгрому промышленных заведений, причем, как уже упоминалось, с наибольшим ожесточением были разрушены представительства шести датских фирм, ошибочно принятых толпой за германские^[395]. В итоге министр финансов разрешил томской власти начать уничтожение алкогольных запасов.

Хотя в периодической печати информация о подобных происшествиях отличалась известной скупостью, молва, а также частная корреспонденция разносила известия по всем уголкам империи. Так, 17 августа Л. Блудова писала из Барнаула в Одессу: «Мобилизация в Барнауле прошла с очень плохими последствиями: призванные запасные и ополченцы произвели разгром винного склада и магазинов с винными отделениями, сожгли их и целые два квартала у пристани. В пожаре погибло до четырехсот человек, грабивших вино и товары, а немало было убито выстрелами солдат, которых вызвали из лагерей для усмирения мятежа. В последнем участвовали жители окраин города — „шпана“, как их здесь называют, люди отчаянные, готовые на что угодно. С родителями шли и дети-подростки, о чем свидетельствуют их трупы, найденные под развалами сгоревших магазинов. Убытки от пожара исчисляются в 5 миллионов рублей. А началось все из‐за пустяков: запасные были недовольны едой, другим ничего не досталось от казенной пищи, и вот они решили „с горя“ выпить и разбили винный склад, где совершенно случайно вспыхнул спирт и начался пожар»^[396].