Читать книгу - "Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова"

Только так можно понять, какое впечатление произвел на русских евреев правительственный указ 1845 года^[233], который принуждал их снять свой старый национальный наряд и надеть современный костюм.

Массой людей этот указ был воспринят как катастрофа, он вызвал чувство горечи и озлобление. И лишь сознание собственного бессилия, беззащитности и извечный страх не позволили этому озлоблению превратиться в бешеную ярость. Будь евреи того времени сильны, организованы, влиятельны, изменение костюма привело бы к восстаниям и революциям. А так осталась лишь боль и печаль. Траур по собственному костюму, как по дорогому покойнику. А более проницательные умы скоро поняли, что приспособление к современному костюму — лишь первый шаг на пути к более глубинным процессам ассимиляции, которые должны перемоделировать не только образ жизни, но и культурные воззрения и традиционные учения специфической религии евреев, их нравы, обычаи и ритуалы. Указ был объявлен гзейре^[234]: не одной из многих напастей, а напастью как таковой. Многие были того мнения, что в данных обстоятельствах должен быть исполнен еврейский закон йехорег ве-ал йаавор^[235] (надо жертвовать собой). Но русское правительство мало заботили еврейский закон и возбужденные дебаты в общинах, траур и причитания благочестивых верующих. Оно просто назначило срок, по истечении коего всем евреям в России, мужчинам и женщинам, предписывалось показываться в публичных местах только в современном европейско-русском платье. И разумеется, этот срок был очень коротким. Так что еврейскому населению пришлось отказаться от своей любимой национальной одежды. И тот, кто подобно мне в течение многих десятилетий наблюдал за сменами моды и часто не мог не видеть, что тираническая мода далеко не всегда дружит с эстетикой, должен признать, что принесение в жертву старого национального костюма во многих отношениях было отказом не только от гигиенической, но просто от красивой и удобной одежды.

Мужчины носили белую рубашку с рукавами, которые завязывались тесемками. У горла рубашка переходила в нечто вроде отложного воротника, но он не крахмалился и не имел подкладки. И у горла рубашка тоже завязывалась белыми тесемками. Способу завязывания тесемок уделялось особое внимание, особый шик был и в выборе материала на эти тесемки, напоминавшие галстук. Даже пожилые мужчины из состоятельных семейств часто проявляли осторожное кокетство в завязывании этих бантиков. Только потом появились черные шейные платки. Но в семьях, где придавали значение традиции, шейные платки отвергались как гойские^[236], и уже одно это указывает на чувствительность к малейшим, в сущности, вполне невинным отклонениям от обычного национального костюма.

Штаны доходили до колен и тоже зашнуровывались тесемками. Чулки белого цвета были довольно длинными. Обувались в низкие кожаные башмаки без каблуков. Дома носили не сюртук, а длинный халат из дорогой шерстяной материи. Люди победнее надевали по будням халат из полуситца, а по праздникам — из плотной шерсти, а совсем бедные надевали летом халат из нанки, хлопчатобумажного материала в узкую синюю полоску, а зимой — из плотного серого материала. Этот халат был очень длинным, почти до земли. Однако костюм был бы неполным без пояса вокруг бедер. С ним обращались с особой бережностью, ведь он считался исполнением религиозной заповеди, поскольку символически отделял чистую верхнюю часть тела от нижней, осуществляющей скорее нечистые функции. Даже мужчины низшего сословия надевали по праздникам шелковый пояс.

Головным убором бедных по будням была шапка с боковыми клапанами, которые обычно поднимались вверх, а зимой опускались на уши. Надо лбом и по обеим сторонам такой шапки нашивались треугольники из меха. Не знаю, почему такая шапка называлась лоскутной, возможно, из-за клапанов; а может быть, это название — лаппенмютце — говорит о ее происхождении из Лапландии, где носят похожие головные уборы. Под этой шапкой каждый еврей, к какому бы сословию или профессии он ни принадлежал, носил бархатную шапочку и в общем-то никогда ее не снимал, поскольку ходить с непокрытой головой считалось тяжелым проступком. Конечно, эту шапочку не снимали и в гостях у соседей.

Богатые люди зимой и летом носили меховую шапку и надевали ее по субботам и праздникам. Высокая островерхая шапка изготовлялась из бархата и украшалась отделкой если не из соболя, то из другого дорогого меха. Из-под этих шапок змеились пейсы, широкие пряди волос, которые доставали почти до подбородка. Особенно красивыми считались вьющиеся пейсы, ими благородно гордились не только счастливые обладатели кудрявых волос, но и мужчины с прямыми волосами. Пейсы были однозначным реквизитом мыслящего человека. Во время спора мужчины крутили пейсы указательным пальцем, без этого невозможно было представить сколько-нибудь серьезную дискуссию. А уж при штудировании Талмуда это было почти автоматическим занятием. Самые глубокие мысли в какой-то степени извлекались из пейсов. Мне даже иногда кажется, что изучение Талмуда потеряло свою интенсивность, свою логическую остроту как раз потому, что размышляющий о высоком исследователь больше не имеет под рукою пейсов.

Были мужчины, которые с особым удовольствием отращивали длинные, до плеч, пейсы. У нас в городе был один ученый муж, который целый день носил тфилин^[237], прикрытый на голове начесанными на него длинными пейсами. Похожим образом, поверх тфилин шель рош, носит пейсы реб Янкев Мейер, которого чтят почти как святого и который заканчивает все свои беседы напоминанием: «Дети, пожертвуйте деньги для бедных людей».