Читать книгу - "Третьяков - Анна Федорец"

Сам за себя говорит отрывок из «Дорожных записок» путешествия Третьяковых по Волге, которые вела Вера Николаевна. Она пишет 18 августа 1870 года: «... я разговорилась с очень молоденькой барыней, только 2 месяца вышедшей замуж. Сколько хорошего вспомнилось мне, когда я была невеста и первое время замужества. Я обещала молодой барыне гораздо больше счастья впереди, чем она имеет в настоящее время после 2-х месяцев »455. Такие слова вряд ли прозвучат из уст женщины, которая была счастлива и которую счастье покинуло. Их может произнести лишь та, чье счастье длится до сих пор.

И все же... счастье супругов Третьяковых было бы неполным, если бы они остались бездетны. 23 августа 1877-го, в ответ на письмо Веры Николаевны, поздравлявшей его с годовщиной их свадьбы, Павел Михайлович писал: «... искренно, от всей души благодарю Бога и тебя, что мне довелось сделать тебя счастливой; впрочем, тут большую вину имеют дети: без них не было бы полнаго счастия! Дай Бог только, чтобы и в будущем они были бы причиной к тому же и, если можно, еще большему счастию, и сохрани нас Милосердый от противнаго»456.

Первого ребенка Вера Николаевна родила Павлу Михайловичу 6 октября 1866 года. Это оказалась девочка. Павел Михайлович назвал дочь в честь любимой жены — Верой. «Отец радовался, что у него две Веры », — пишет А.П. Боткина. В.П. Зилоти добавляет: «... меня, как первую, крестили с особым торжеством: рассказывали, что вся купель была в маленьких живых розанчиках»457. Крестным отцом был Сергей Михайлович, а крестной матерью — Александра Даниловна Третьякова. В сентябре 1867 года, когда Павел Михайлович уехал за границу, Вера Николаевна пишет ему о дочери: «... уморительная Верка! Ее спрашиваешь: где Павел Михайлович]? она показывает на себя. Вера Никол[аевна] тоже в ней сидит. Да ведь это так и есть, Пашечка, она наше родное существо, и так приятно на нее смотреть, как она это мило делает»458.

Вслед за Верой Павловной в семье рождается еще пятеро детей: Александра (1867), Любовь (1870), Михаил (1871), Мария (1875), Иван (1878). Всего у Третьяковых было четыре девочки и два мальчика.

В.П. Зилоти вспоминает: «... Павел Михайлович обожал маленьких детей, любил целовать в нос, его борода меня щекотала, я ежилась и отворачивалась, Саша же спокойно выносила ласки, и он ее и любил гораздо больше меня. В 12 лет я стала очень любить отца, и он стал, благодаря моей ласке, нежен и ласков ко мне»459. Об этом же говорит А.П. Боткина: «... Павел Михайлович к маленьким был бесконечно ласков, радовался, когда девочки спали в комнате рядом со спальней родителей. Я ясно помню ощущение ласки в руках отца, когда он носил меня вдоль комнат — столовой, гостиной и залы. По мере подрастания детей он становился сдержаннее». Сдержанность отца Боткина объясняет так: «... может быть, он желал соблюсти свой престиж»460. Но, думается, причина в другом. Уже говорилось об эмоциональной ранимости юного Третьякова. Детская черта эта никуда не делась, просто во взрослом человеке проявлялась иначе: как уход от возможных эмоциональных потрясений, «закрытость» от них. Маленькие дети не способны всерьез обидеть, рядом с ними не обязательно прикрывать свою уязвимость тысячей защитных оболочек. Вырастая, они становятся способны поранить чуткого человека словом или делом, иной раз не желая того.

Павел Михайлович был ласков и внимателен не только к своим, но и к чужим детям. Так, Е.К. Дмитриева, племянница Веры Николаевны, вспоминает о Третьякове: «... с нами он всегда был добрый, ласковый, в галерее, при встрече, поздоровается, поцелуется, причем нас как-то удивляла его особо большая борода! Иногда он спросит, какая картина нравится нам; помню, были такие особенные для нашего детского впечатления “Княжна Тараканова”, “Неравный брак”, “Всюду жизнь”, “Не ждали” — Репина и многие другие. Всех их, так “хорошо нарисованных”, как мы тогда в детстве выражались, было так жалко, что глаз не оторвешь, и отойти от них не хотелось: все смотрел бы да жалел! »461 Дети, в свою очередь, относились к Третьякову с серьезным, почти взрослым уважением. «... Мы очень уважали Павла Михайловича, но и как-то чуть побаивались его в детстве и почему-то никто, никогда не называл его “дядей”, ни даже моя сестра Зина, его крестница, бойкая была девочка», — пишет та же Дмитриева462.

Столь важное событие, как женитьба на Вере Николаевне, многое изменило в жизни 32-летнего П.М. Третьякова. В частности, появление семьи внесло существенные коррективы в его привычный распорядок дня. Именно с 1865 года складывается тот жесткий график жизни Третьякова, который был для него характерен на протяжении всей второй половины жизни. Однажды составленное, расписание это не менялось на протяжении многих лет. В новом графике гораздо меньше места уделялось друзьям и намного больше — семье, а также делам галереи.

А.П. Боткина пишет об отце: «Он был человек привычки. Так было во всем. День его был распределен всегда одинаково. Лето и зиму он вставал в 6 часов. Разница была в том, что он делал до занятий в конторе: летом он купался, прогуливался до того, как ехать в город; зимою копался в своем художественном кабинете. Без четверти восемь он поднимался в столовую. Когда мы выходили в четверть девятого, он сидел всегда не во главе стола, как за завтраком и обедом, а посредине, сбоку, поближе к кофейнику, пил кофе и читал газету. Покончив с кофе, он поднимался и уходил через галерею, чтобы хоть полчаса побыть среди картин ее. Иногда он задерживался там, но по большей части появлялся к приходу всех служащих — к 9 часам — в конторе и водворялся на высоком табурете за своей конторкой »463.

Память Н.А. Мудрогеля сохранила несколько иные цифры. «Весь день Павла Михайловича был строжайше расписан по часам. Не только месяцы, но и годы он жил так, что один день был совершенно похож на другой. В семь часов точно он вставал, пил кофе. Ровно в восемь часов шел в галерею. Мы с Ермиловым так и знали: часы бьют восемь, поворачивается ручка из внутренних комнат дома, в галерею входит Третьяков. Час он посвящал галерее: осмотрит все картины, сделает распоряжения о перевеске, о размещении новых картин, поговорит, посоветуется, осмотрит рамы для новых картин. И ровно в девять часов уходил в контору и сидел там до двенадцати, не сходя со стула»464.

С позиции сегодняшнего дня трудно с уверенностью сказать, чьи данные более соответствовали действительности. Думается, в вопросах, связанных с галереей, ближе к истине свидетельство музейного работника, привыкшего к точности. Сама Александра Павловна, по словам старшей сестры, просыпалась с трудом. Вот что пишет Вера Павловна: «... мы по воскресеньям ходили в церковь по обязанности; нас поднимали в шесть часов, к ранней обедне. Когда мы подросли и обленились, наша старая горничная Катя нас будила-будила. Я-то вскакивала легче, а сестра Саша любила поспать. Катя топталась-топталась по комнате, подварчивая: “С вечера не уложишь, утром не добудишься”»465. Но просыпался Третьяков, по-видимому, все же не в 7, а в 6 часов утра: сохранилось его собственное свидетельство, что этого графика он придерживался и на склоне лет466. Как бы то ни было, суть свидетельств Н.А. Мудрогеля и А.П. Боткиной в том, что в любое время года Третьяков вставал «с петухами» и трудился до поздней ночи. То же говорит А. Рихау, долгие годы трудившийся вместе с Третьяковым: «П.М. Третьяков вставал, вероятно, одним из первых в Москве и просиживал в конторе, в том Лаврушинском переулке, где находится его галерея, до часу ночи. Когда он успевал спать — оставалось загадкой для окружающих его! »467 Дальнейшие свидетельства о графике Павла Михайловича в основном совпадают.