Читать книгу - "Молотов. Тень вождя - Борис Соколов"

7. Не бойтесь пользоваться “тяжелым вооружением”, даже когда речь идет по проблемам, как кажется, меньшей важности.

8. Не бойтесь публичного обсуждения серьезных разногласий.

9. Все наши правительственные, а также неправительственные отношения с Россией, на которые правительство может влиять, следует координировать с нашей политикой в целом.

10. Следует укреплять, расширять и поддерживать уровень нашего представительства в России».

Нетрудно убедиться, просмотрев данный перечень, что Молотов был жестким переговорщиком, никаким жестам доброй воли не верил и ни на какие уступки не шел без крайней на то необходимости. Последнее объяснялось тем, что на уступки не шел Сталин, а Молотов послушно выполнял его указания. Мы только что видели, как Вячеслав Михайлович единственный раз дал слабину в переговорах с Западом и как это чуть было не стоило ему головы.

Тот же Кеннан 30 сентября 1945 года направил специальное послание в Вашингтон, критикуя планы в той или иной степени раскрыть Москве секреты атомной бомбы:

«Я, как человек, имеющий 11 -летний опыт работы в России, категорически заявляю, что было бы весьма опасно для нас, если бы русские овладели атомной энергией, как и любыми другими радикальными средствами дальнего действия, против которых мы могли бы оказаться беззащитными, если бы нас застали врасплох. В истории советского режима не было ничего такого... что дало бы нам основания полагать, что люди, которые находятся у власти в России сейчас или будут находиться в обозримом будущем, не применят без каких-либо колебаний эти мощные средства против нас, коль скоро они придут к выводу, что это необходимо для укрепления их власти в мире. Это останется справедливым независимо оттого, каким способом может советское правительство овладеть силой такого рода — путем ли собственных научно-технических исследований, с помощью ли шпионажа или же вследствие того, что такие знания будут им сообщены как жест доброй воли и выражения доверия».

Американский дипломат не мог знать, что всего через четыре года не без помощи краденых американских секретов СССР создаст собственную атомную бомбу. Но по иронии судьбы для этого потребовалось заменить Молотова Берией на посту главы советского атомного проекта.

Сам Молотов в беседе с Феликсом Чуевым эпизод с послевоенной опалой представил в значительно смягченном виде и связал его с реальным будто бы намерением Сталина уйти на покой после окончания войны:

«Речь Черчилля в Фултоне — начало так называемой «холодной войны». Уходить Сталину на пенсию было нельзя, хоть он и собирался после войны...

Разговор такой был у него на даче, в узком составе.

— Должен кто-то Помоложе; пусть Вячеслав поработает.

Он сказал без всякого тоста. Каганович даже заплакал. Самым настоящим образом заплакал».

Чуев спросил об этом же у Кагановича, и тот категорически отрицал, что такой разговор имел место.

«Я к Молотову хорошо относился, — сказал Каганович, — ценил его принципиальность, убежденность. Но мы не раз спорили с ним на деловой почве. Я был наркомом путей сообщения и выбивал у него то, что нужно для железнодорожного транспорта. Он был Предсовнаркома и зажимал. Тогда я жаловался на него Сталину, и Сталин меня поддерживал. Но я никогда не был против того, чтобы Молотов стоял во главе правительства после Сталина. Ведь я же предложил его на эту должность Сталину еще в 1930 году!»

Думаю, что в данном случае правы оба, и Молотов и Каганович. Совещание в узком кругу на даче было, но только в присутствии руководящей четверки: Молотова, Маленкова, Берии и Микояна. Каганович в эту четверку не входил. Молотов все-таки признал, что Сталин, «когда мы с ним встречались... выражал всякие хорошие чувства. Но ко мне очень критически относился. Иногда это сказывалось».

Вячеславу Михайловичу неудобно было признаваться, что еще задолго до Фултона Сталин устроил ему проверку как потенциальному преемнику и он ее с треском провалил. А уж рассказывать о том, как рыдал перед коллегами по Политбюро, было совсем уж стыдно! И конечно, Молотов слишком хорошо знал Сталина, чтобы понимать: от власти он никогда не откажется, ни на какую пенсию, хоть сверхперсональную, никогда не уйдет.

На прямой вопрос Чуе^а, считает ли он, что после войны Сталину надо было уйти на пенсию, Молотов ответил:

— Нет, я так не считаю. Но он, по-моему, был переутомлен. И тут кое-кто на этом играл. Подсовывали ему, старались угодить. Поэтому доверие к Хрущеву и недоверие ко мне.

— Может быть, надо было его оставить почетным председателем партии? — предположил Чуев.

— Может быть, но только почетным... — согласился Молотов (разговор происходил через восемнадцать лет после смерти вождя).

— А работать он был способен? — не унимался Чуев.

— Видите, все меньше, — утверждал Вячеслав Михайлович. — Он был Председателем Совета Министров СССР, и на заседаниях Совета Министров председательствовал не он, а Вознесенский. После Вознесенского — Маленков, поскольку я был на иностранных делах и к тому же уже не был в числе первых замов, а если и был, так только формально.

Конечно, рассуждать о том, что хорошо бы было сделать Сталина почетным председателем, можно было только на пенсии, много лет спустя после смерти генералиссимуса. При его жизни Вячеслав Михайлович хорошо понимал, что предложить такое Иосифу Виссарионовичу — это верный путь в лубянский подвал. А вот слова Молотова о том, что Сталин к концу жизни все больше доверял Хрущеву, показательны. Именно Никиту Сергеевича Иосиф Виссарионович видел в последние годы жизни своим реальным преемником, хотя и не предполагал, что тот втопчет в грязь его имя.

Сталин не раз говорил соратникам по Политбюро:

«Что с вами будет без меня, если война? Вы не интересуетесь военным делом! Никто не интересуется, не знаете военного дела. Что с вами будет? Они же вас передушат!»

Молотов много лет спустя так прокомментировал сталинские суждения:

«В этом упреке была доля правды, конечно. Мало очень интересовались. Надо сказать, что Сталин исключительно попал, так сказать, был на месте в период войны. Потому что надо было не только знать военную науку, но и вкус к военному делу иметь. А у него был этот вкус. И перед войной это чувствовалось. И ему помогало».

А в другой раз Молотов заявил Чуеву:

«Конечно, Сталин на себя взял такой груз, что в последние годы очень переутомился. Почти не лечился — на это тоже были свои основания, врагов у него было предостаточно. А если еще кто-нибудь подливал масла в огонь... (Вероятно, Вячеслав Михайлович имел в виду тройку Маленков, Берия и Микоян. — Б. С.). Думаю, что поживи он еще годик-другой, и я мог бы не уцелеть, но, несмотря на это, я его считал