Читать книгу - "Уцелевшая. Она не пала духом, когда война забрала всё - Адива Гефен"

– Ты уверена? – Авраам колебался, но Шурка была уверена, что это их последняя надежда.

– Ежига прекрасно знает, что сейчас швейная машинка стоит дороже столового серебра. Это профессия. Попроси взамен, чтобы Ирена, пока болеет, пожила в их комнате, и у нас было для нее лекарство.

Именно так все и получилось. Врача вызвали быстро, чтобы вылечить «племянницу» Ежиги, Слава раздобыл лекарства, и уже на второй день Ирена проснулась и попросила кушать. Они знали, что ее жизнь спасена.

Шурка ни разу не пожалела об этой сделке.

«Как будто перст Божий не дал мне продать машинку раньше, чтобы сохранить ее для часа величайшей нужды. Мне нужно было защитить своего ребенка».

Но она не смогла спасти Авраама.

Однажды ночью Шурка проснулась и при свете лампы в комнате увидела, что Авраам одет в свое теплое шерстяное пальто. Сонным голосом она спросила:

– Ты куда?

– Тс-с-с… спи дальше, – улыбнулся он в темноте.

– Подожди. – Она протянула ему руку и встала. – Не выходи сегодня. Только вчера ты принес три зеленых яблока и полбуханки хлеба. У нас достаточно еды.

– Но подумай о других.

– Я слышала выстрелы… может, не ходить сегодня?

– Не волнуйся, – обнял он ее. – Я король осторожности. Ты еще не досмотришь свой первый сон, как я уже вернусь.

Шурка смотрела на мужа. За эти последние несколько тяжелых лет он, казалось, немного съежился. Его красивые глаза впали, лицо было пепельно-серым, но все еще решительным. Его губы были плотно сжаты, как будто он хотел показать, что ничего не боится. Шурка волновалась, но гладила его по щеке и мол – чала.

– Ты мне доверяешь, да? – Авраам положил руку на волосы Шурки. – Сара, моя королева, я выходил сотни раз и каждый раз возвращался к тебе здоровым и невредимым.

Шурка покачала головой, словно прося его не испытывать судьбу.

– Может быть, – добавил он, – может быть, на этот раз мне посчастливится добыть расческу для твоих прекрасных кудрей.

– Пожалуйста, останься, – прошептала она. – Мне не нужна никакая расческа, мне просто нужно, чтобы мы остались вместе.

– Мы всегда будем вместе, – пообещал он. – Сегодня я обязательно должен пойти. А завтра мы вместе отпразднуем Шавуот. Я постараюсь найти что-нибудь, чтобы мы могли совершить подношение первых плодов.

– Пожалуйста, – взмолилась Шурка. – Ты же знаешь, что праздники – это всегда какая-нибудь беда. И говорят, что конец войны обычно самый опасный.

– Немцы терпят поражение на востоке, русских партизан с каждым днем все больше. Конец близок, и, возможно, это будет наш последний Шавуот, который нам придется праздновать в укрытии.

– Аминь, – поспешила сказать Шурка. – Но прошу тебя, не выходи никуда сегодня.

Она и сама не понимала, что такое на нее нашло, почему она все время умоляла, но сердце ее предсказывало какую-то беду…

– Ну, хватит уже! – нетерпеливо сказал Авраам. – Мне пора. Ночь темная, а луна еще маленькая. Я пойду и вернусь еще до того, как ты проснешься.

Проснувшись утром, она сразу коснулась подушки на матрасе рядом с собой. Авраама там не было.

В тот день Слава сам пришел к ним.

Как только она его увидела, она все поняла.

Она не сказала ни слова, не вскрикнула, просто посмотрела на него, крепко сжав губы. Худшее уже случилось.

Жители деревни сообщили, что накануне вечером солдаты польской армии Крайовы убили трех евреев, напавших на них, по крайней мере, так они утверждали.

– Пока еще не ясно, был ли среди них Авраам, – попытался успокоить он.

Но Шурка знала. Любящее сердце никогда не ошибается.

Ее не могла утешить ни история о мести друзей Авраама полякам, ни поимка убийц и позже – привлечение их к суду. Авраам знал, что конец войны приближался. Он предсказывал, что освобождение близко.

«Почему, Боже, почему?! Ты, тот, кто сказал ему: „Иди в землю, которую Я укажу тебе“, Ты привел Авраама в землю, которую Ты обещал ему, и Ты сделал его великим народом, почему, Боже, Ты не сделал того же для моего Авраама?»

На следующий день, когда они уже точно знали, кто был убит, Слава и Ежига поднялись по лестнице и сели напротив Шурки и Ирены. Ежига накинула на плечи Шурки большой шерстяной шарф и поставила рядом с ней новые матерчатые туфли.

– Спасибо, – сказала Шурка, и Ежига расплакалась, тронутая молчаливыми страданиями Шурки.

– Простите… возможно, мы не обращались с вами так, как следовало бы. Мы думали только о себе.

Шурка схватила протянутую руку.

– Мы вас хорошо понимаем. Немцы расстреливают любого, кто прячет евреев. Его и его детей. А доносчики не могут дождаться возможности кого-то выдать. Пожалуйста, не сердитесь на меня.

Она обняла Ежигу и поцеловала ее, но та не вернула кольцо.

Слава протянул Шурке пакет, в котором была буханка свежего хлеба, сыр и немного джема.

Шурка к еде не притронулась.

– Ешь, – сказал ей Слава. – Тебе нужны силы, много сил.

– Мне больше ничего не нужно.

– Не забывай, у тебя есть Ирена, а у нее есть ты.

Шурка сжала губы. Она не хотела, чтобы поляки видели, как она плачет.

– Чем мы можем вам помочь? – спросил Слава.

– Я хочу вернуться в лес, – прошептала Шурка.

– Зачем?

– У меня там друзья, родственники. Их судьба и моя тоже, я не могу оставаться здесь одна.

Ежига пыталась убедить ее, что им лучше остаться, но Шурка была полна решимости. Она больше не выдержит долгих часов одиночества, без помощи, без поддержки, без возможности поделиться тем, что она чувствовала и что пережила. Несмотря ни на что ее не покидала мысль о том, что Слава и его жена в конце концов не выдержат и выдадут ее.

Жизнь в лесу научила ее ни от кого не зависеть.

Слава вызвался проводить Шурку и Ирену в лагерь.

Уже наступила весна. Солнце растопило снег, на деревьях набухли почки, и Шурка вдыхала свежий воздух полной грудью.

– С нами все будет хорошо, – прошептала она Ирене.

– Со всеми нами. Даже с моей Алинкой.

Когда они прощались, Ежига сунула в карман Шурки бутерброды. Ирену снова завернули в одеяло, обернув ей руки шерстью и надели на голову большой платок. Шурке показалось, что она увидела слезы в глазах Ежиги.

По дороге в лес Шурка сидела рядом с крестьянином, с покрытой головой, одетая как польская крестьянка. Стиснув зубы, с высоко поднятой головой, она с тревогой и трепетом оглядывала местность, по которой они проезжали. Теперь она одна была главой своей семьи, матерью