Читать книгу - "Фронда - Константин Кеворкян"

О значении реформы до сих пор ведутся ожесточенные споры, поскольку она имела как достижения, так и очевидные минусы, которые не были исправлены царским правительством. Действительно, Россия увеличила экспорт продовольствия при П. Столыпине, но экспортировали хлеб помещики и кулаки, эксплуатируя отобранную у общины землю, а дети крестьян продолжали умирать с голоду. Это – к популярному тезису, что Россия до революции «кормила всю Европу». И хотя по статистике темпы развития сельского хозяйства в 1900–1913 годах ускорились, однако рядовой земледелец вряд ли заметил перемены в своем скудном рационе, в том числе и из-за увеличения экспорта зерна перед войной. Скорее всего, крестьянин в 1914 году имел не больше еды, чем в 1860 году. Вот, например, как описывает положение крестьян профессор Эмиль Джозеф Дилон, живший в России в 1877–1914 годах: «Русский крестьянин ложится спать в шесть и даже в пять часов зимой, т. к. у него нет денег купить керосин для керосинки. У него нет мяса, нет яиц, нет масла, нет молока, часто нет капусты, и живет он в основном за счет черного хлеба и картошки. Живет? – Голодает от недостаточного количества всего этого» (5).

Новый голод в 1911 году не заставил себя долго ждать. Помощь пришлось оказывать сразу в 60 губерниях, особенно в Самарской, Оренбургской, Пермской, и в Донской области. Число нуждающихся, по самым приблизительным подсчетам, составило тогда 8,2 миллионов человек. Плюс примерно десятая часть столыпинских переселенцев вернулась назад, разочарованные и озлобленные. Плюс оставшееся надолго в народной памяти жесточайшее усмирение крестьянских бунтов^[46]. Но при том крестьяне почувствовали, прослышали (как в рамках правительственной пропаганды аграрной реформы, так и из социалистической агитации революционной интеллигенции), что возможен и другой быт, а не пожизненное общинное полурабство. В массовое народное сознание оказался внесен новый тренд. Известный историк русского зарубежья С. Пушкарев: «Столыпинская эпоха действительно внесла в бедную и серую массу крестьян-общинников основы и возможности «нового социально-экономического крестьянского строя» (6). То, что не удалось добиться многолетним «хождением в народ» социалистов, прогрессивные деятели царского режима слили вниз огромным водопадом. Отдаленные последствия этого представить себе, разумеется, было невозможно, но ждать пришлось недолго. «Популяризаторы идей Столыпина как-то упускают, что вызревшая в крестьянской среде ненависть к кулакам и правительству обеспечила большевикам сочувствие села не только в Гражданскую войну, но и в коллективизацию… За согласие крестьянства на коллективизацию сталинское правительство заплатило… разрешением на раскулачивание» (7).

В 1917 году французский посол Морис Палеолог четко предсказал дальнейшее поведение крестьян в революции: «В глазах мужиков великая реформа 1861 г., освобождение крестьян от крепостной зависимости, всегда была лишь прелюдией к общей экспроприации, которой они упорно ждут уже столетия; в самом деле, они считают, что раздел всей земли, черный передел, как его называют, должен быть произведен в силу естественного, неписанного, элементарного права. Заявление, что скоро пробьет, наконец, час высшей справедливости, было хорошим козырем в игре апостолов Ленина» (8). Одновременно проницательный француз наблюдает реакцию высших классов на свершившуюся Февральскую революцию (вернее, только ее первый акт – без решения «вопроса о земле» революцию завершенной считать было нельзя): «Один только Б. говорит без умолку и, как всегда, выражает свой пессимизм сарказмами:

– Какую радость, – восклицает он, – какую гордость испытываю я, гуляя теперь по городу! Я беспрерывно повторяю себе: отныне все эти дворники, все эти извозчики, все эти рабочие – мои братья… Сегодня утром я встретил банду пьяных солдат; мне хотелось прижать их к своему сердцу…

Повернувшись к князю Ж., он продолжает:

– Михаил Константинович, поторопитесь отказаться от вашего богатства. Погрузитесь вполне лояльно в нищету. Отдавайте скорей ваши земли народу, пока он их не отнял у вас. Полагайте ваше счастье лишь в том, чтобы быть бедным и свободным» (9).

Острить и презирать оставалось недолго. Отдать землю народу не пожелали, и даже в братья записаться не получилось. Изданный 19 февраля (4 марта) 1918 года декрет «О социализации земли» (подписан Лениным и левым эсером наркомом земледелия Колетаевым) постановлял: «Всякая собственность на землю, недра, воды, леса и живые силы природы… отменяется навсегда». Вчерашние рабы, безгласные крестьяне обрели правящую элиту, которая сказала им «будьте сами хозяевами на своей земле». «Лозунг для масс очень заманчивый. До сих пор вы были в угнетении, теперь будьте господами. И они хотят быть господами. Толкуй тут, что свободный строй требует, чтобы не было господ и подчиненных. Это сложнее, а этот лозунг простой и кажется справедливым: повеличались одни. Теперь будет. Пусть повеличаются другие…» (писатель В. Короленко – жене Е. Короленко, 11 марта 1919 года) (10).

Но если бы только земельный вопрос двигал науськиваемых интеллектуалами всех мастей крестьян и рабочих, тоже вчерашних крестьян! А. Блок писал в статье «Интеллигенция и революция» в 1918 году: «Почему дырявят древний собор? Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу милых усадьбах? Потому что там насиловали и пороли девок, не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью. Все так. Я знаю, что говорю» (11). Знаменитый монархист В. Шульгин: «Мы были панами. Но мы хотели быть в положении властителей и не властвовать. Так нельзя. Власть есть такая же профессия, как и всякая другая. Если кучер запьет и не исполняет своих обязанностей, его прогоняют. Так было и с нами: классом властителей. Мы слишком много пили и пели. Нас прогнали. Прогнали и взяли себе других властителей, на этот раз “из жидов”. Их, конечно, скоро ликвидируют. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу. Эта должна уметь властвовать, иначе ее тоже “избацают”» (12). Это провидение В. Шульгина скоро найдет себе подтверждение, а пока пьянящий ветер народного варварства разлился по империи – резали все и всех. Освобожденная ярость не щадила никого.

От народного повального вандализма несостоявшиеся просветители пришли в шок. П. Струве, хорошо знавший революционное движение изнутри, будучи автором «Манифеста Российской социал-демократической рабочей партии»^[47], позже писал:

«Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему никаких воспитательных задач… Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию» (13).

Века накопленной ненависти хлынули безудержным половодьем и вопрос, кто положит половодью предел, кто поставит плотину и заслон, стал вопросом выживания государства.