Читать книгу - "Первопроходцы - Олег Слободчиков"

С таким же пламеневшим лицом, как Федька Катаев, он вошел в зимовье, сел за оставленную чарку. Сидевшие кружком казаки дружно заржали.

– Чего? – отстраненно спросил он.

– Прельстился! – не мигая, спросил Мишка Коновал. Его губы и рубец на щеке оставались неподвижными.

– Нет! – неуверенно пролепетал Михей.

Казаки засмеялись громче. Только Коновал пристально буравил атамана глазами. Михей не понял, отчего им весело, но в душу запала какая-то заноза. Как во сне он выставил и проверил караул, вернулся, при свете углей и чадившего жировика лег, забыв прослушать окрестности. Из угла тенью поднялась Калиба с распущенными по плечам сырыми волосами, юркнула к нему под одеяло и прильнула, как там, в бане.

– Вот и поделили ясырку! – зевая, пробормотал Втор Гаврилов.

– И медведя атаман подгреб под себя, и девку! – вздохнул Коновал. – Ничего, добудем потолще!

– О греховном думаете, греховное творите! – нравоучительно проговорил Пашка Левонтьев, придвинулся к очагу, подбросил дров на угли, вспыхнуло пламя, высветив избу. Лежа на боку, он раскрыл Библию, долго шелестел страницами. – Вот оно! – сказал и стал читать по слогам: «Господь прогнал от вас народы великие и сильные и перед вами никто не устоял до сего дня.»

– Многочисленней бурят не было никого! – заспорил Коновал.

Пашка не ответил, продолжая читать:

– «Если же вы отвратитесь и пристанете к оставшимся из народов сих, которые остались между вами, и вступите в родство с ними и они к вам, то знайте, что Господь Бог не будет уже прогонять от вас народы сии, но они будут для вас петлей и сетью, бичом для ребер ваших и терном для глаз ваших, доколе не будете истреблены с сей доброй земли, которую дал вам Господь Бог ваш.»

Он громко захлопнул книгу, казаки с недоумением зароптали:

– Своих-то женок где брать? Или оскопиться, как ты?

Чей-то всхрап усмирил полусонный говор. В трубе чувала загудел ветер. Под боком атамана лежала опытная женщина и старалась, чтобы ему было хорошо. Только все получилось вымученно и бесстрастно, не так, как с Ариной и даже с теми женщинами, которые были до нее. Но утром он не вскочил, как обычно, а поднялся со всеми вместе, когда сменился ночной караул.

– На пользу атаману баня! – с клекотом в горле проурчал Федька Катаев.

Стадухин зевал, потягивался и не чувствовал обычного желания схватиться за дела, намеченные с вечера. На Федьку он не сердился: никто из казаков не брал Калибу на саблю. Коновал первым позвал за собой, потому и язвил, срывая досаду. «Ладно хоть до поста! – оправдался перед собой атаман. – Да вот ведь – на светлое воскресенье… Надо в баню сходить перед утренними молитвами»

К следующей ночи Калиба натаскала сухого мха, сделала постель мягкой и удобной, по обычаю народов, живущих скопом по нескольку семей, завешалась лавтаком и вечером, уже по-хозяйски, устроилась под атаманским боком. Жалея женщину, Михей не прогнал ее, но стал жить как с женкой.

5. Серебряные слухи

К филипповкам стужа вошла в полную силу, но таких лютых холодов, как на Оймяконе, не было, не было и тамошнего безветрия. После пург, во время которых Стадухин лежал и слушал окрестности, недолго держалась безветренная погода, мерцали низкие звезды, в полнеба полыхали разноцветные огни сияния. Голодный тундровый ворон, посидев на лабазе, спланировал к отбросам, густо истоптанным песцами. Из-под крыши зимовья вылетели взъерошенные синицы. Очаг горел не угасая, в избе было тепло и сухо, пахло дымом, рыбой и нерпичьим жиром.

При общей тишине атаман резко вскочил с нар без сна и вялости в лице, сунул ноги в торбаза, торопливо накинул песцовую парку, сшитую Калибой.

– С нерпятинки несет! – прокудахтал вслед Катай.

Но Стадухин тут же вернулся и поднял всех в ружье. Высыпавшие из избы казаки уже и сами слышали хриплый лай множества собак. Атаман выставил оборону и вглядывался из-за тына в сумеречные снега, покрывшие тундру и реку. На небе успокоенно мерцали звезды, луна освещала серебристую даль. К зимовью на собачьих упряжках подошли юкагиры и начали табориться. Атаман со Втором и Чуной вышли к ним, узнали, что пришел род, объясаченный Зыряном на Индигирке. Беглецы, поссорившись с анюйскими родственниками и явились под защиту казаков, поскольку дали ясак. Нежданные гости поставили чумы неподалеку от тына, и прежняя тишина была порушена: крики людей, детский визг, собачий вой не смолкали сутками. От беспокойного соседства разбежались даже песцы, которых казаки добывали поблизости от жилья, завздыхал, заскребся и заворочался под нарами пестун.

Казаки ругали Зыряна: ясак взял он, индигирский аманат был у него, стало быть, его люди должны защищать юкагиров, а они пришли в зимовье, где содержался заложник от их нынешних врагов. Завидев его, юкагиры кого-то громко ругали, сын тойона с важной сдержанностью не отвечал им, только задирал нос. Атаман не знал, что делать с беспокойными соседями. Чуна, уже слегка понимавший язык гостей, тоже не мог дознаться, почему они пришли сюда, а не к Зыряну.

Из-за пришлых индигирцев Стадухин перестал чувствовать округу, ощущая себя слепым и беззащитным. Сумрак полярной зимы то и дело менялся непроглядной мглой, одна метель – другой. Зимовье замело под крышу, утеплив снегом. Враги могли явиться неожиданно и напасть с любой стороны. Михей опять не спал ночами, проверял караулы и злил казаков придирками.

Вскоре выяснилось, что приход юкагиров не был случайным: на второй неделе поста караульный застучал прикладом в крышу и выстрелил. Стадухин вскочил, протер глаза, казаки оделись и похватали ружья. Дымы зимовья и чумов, мешаясь со снегом, ложились на землю. На юкагирском стане выли собаки, кричали мужики и визжали женщины. Погода была самой разбойной: порывы ветра поднимали сухой снег и колко швыряли в лица, с трудом проглядывалось, что вокруг чумов носятся нарты с впряженными оленями, и верховые мужики. Все на ходу стреляли из луков по стану. Досадуя, что заспался с ясыркой, атаман огляделся: бой шел в отдалении, стрелять из-за частокола не было смысла. Стадухин окликнул Вторку с Федькой. Два казака с выбеленными бородами, с пищалями наперевес послушно вынырнули из-за его спины, следом увязался Пашка Левонтьев в нахлобученной до глаз шапке. Прикрыв запал полой парки, он на ходу подсыпал на него порох из рожка. Михей, отрывисто покрикивая, приказал двоим остаться и смотреть за колымским аманатом, а Пашке быть рядом. Подбегали другие казаки. Чуна с непокрытой головой и рассыпавшимися по плечам, выбеленными волосами топтался с тяжелым тунгусским луком, колчан с длинными стрелами болтался за его спиной. Своим видом он просил разрешения участвовать в бою.

– Покамлал бы на погоду! – крикнул ему Стадухин.

– Бубна нет! – сжимая в нитку щелки глаз, оправдался Чуна и тряхнул тяжелым луком. Михей кивнул и во главе семерых казаков побежал к юкагирскому стану.

Приблизившись на выстрел, четверо дали залп. Пороховой дым смешался со снегом, унесся по ветру. Михей даже не уловил его запаха. Пока стрелявшие перезаряжали ружья, другая половина отряда подбежала ближе к нападавшим. Порыв ветра ненадолго подмял снежную завесу, и они увидели, что находятся среди врагов. Чуна сорвал с оленя мчавшегося на него всадника, схватил быка за рога и вскочил в седельце. Но олень строптиво упал, перевернулся на спину и стал валяться в снегу. Казаки, не имея возможности стрелять, стали отбиваться стволами и прикладами пищалей. Нападавшие отхлынули от стана, юкагиры выскочили из чумов, стали стрелять из луков. По оклику атамана, бежавшего впереди, четверо дали другой залп. Чуна же продолжал барахтаться в снегу с непокорным оленем.